Самые цивилизованные народы косятся на соседей со смесью недоверия и презрения. В массовом сознании господствуют схемы, предрассудки, легенды. Взять хоть британцев, давших миру Ньютона и Дарвина. Что они думают о немцах, народе мыслителей и композиторов? Да ничего хорошего. Настолько ничего, что институту Гёте, германской правительственной организации, пришлось затеять в Великобритании специальную кампанию по перестройке сложившегося тут образа немца. А образ этот начинается с того, что вульгарная, простонародная кличка немца — гунн. Откуда бы ей взяться? Никаких исторических корней для этого нет и в помине. А вот откуда: от имени Ганс. Ну, и от представления о том, что сосед дик и космат. Русское слово «немец» тоже, кстати, очень выразительное. Означает оно, что от германца слова человеческого не дождешься. (Конечно, Тацит знает германское племя неметов, а Византия в лице Анны Комнины — уже и прямо немцев, Νεμιτζοι, но нам почему-то чудится, что оба слова — или уж, во всяком случае, второе-то: ведь Анна жила и писала в XII веке, — возникли не без славянского влияния.)
В 2000 году институт Гёте подвел итоги своей двухлетней работы — и в недоумении разводит руками. Работали, можно сказать, почти зря. Немец по-прежнему вызывает у британца три основных ассоциации: нацизм, футбол и автомобили. Не густо! А четвертая, побочная ассоциация — пиво: толстый самодовольный баварец в шляпе с пером, гетрах и с громадной пивной кружкой.
Только треть молодых британцев не чувствует отталкивания от немцев. У остальных — что-то свербит в душе при упоминании о самой мощной державе Европейского союза. А ведь кампания института Гёте (она называлась Cool Germany, что на новейшем жаргоне означает потрясающая Германия) была основательная — и целевая: обрабатывали в пользу немцев более четырех тысяч школ и предприятий. (Заметим, что и Лондон в Германии занят примерно тем же: убеждает немцев, что британцы — народ что надо, а Британия — страна потрясающая.)
Пожалуй, в одном институт Гёте просчитался: упор был сделан на плакаты и проспекты юмористические. Верно, у британцев с чувством юмора всё в порядке; он, юмор, в известном смысле — ключ к пониманию психологии этого островного народа. Опросы показывают, что и другие народы Европы ценят британский юмор, выделяют его и его носителей. Но вот у немцев-то как раз дела с юмором обстоят не совсем блестяще. Повсюду в Европе, начиная с России (даже еще пушкинской России), немец, притом немец самый дельный, представляется несколько деревянным. Ни один народ мира не свидетельствует лучше, чем немцы, что тупость и глупость — вещи разные. Заостряя характеристику до карикатуры, можно сказать, что в представлении многих народов немец очень умен, но при этом несколько туп.
Плакаты, выпущенные институтом Гёте, не опровергли этого представления. «Выучи немецкий — и увидишь, что дело не исчерпывается блондинками!», гласит один из них. Тут, по правде сказать, оторопь берет. Что же, блондинки в Британии, что ли, перевелись? Или, может, немки со своей Клавой Шиффер красивее? Сомневаемся. Видим только, что ростом они крупнее (как и мужчины-немцы крупнее британцев, хотя и тем, и другим — да и всем прочим народам планеты — далеко до голландцев).
Представитель института Гёте Клаус Кришок признает: «Похоже, за два года упорной работы нам так и не удалось представить Германию в более выгодном и привлекательном свете. Поразительно, как глубоко застряли в британском сознании некоторые стереотипы…»
Что ж, и это правда. Британцы — косны, упрямы; не только в хорошем, но и в дурном смысле консервативны. Всё это есть. Добавьте еще, что опросы проводились в основном среди молодежи, которая — наше светлое будущее. Про нее (и тут уж про всю молодежь, не только про британскую) приходится сказать, что она не перегружена знаниями. Просили, например, назвать имена самых знаменитых немцев. Тут, разумеется, главная трудность в том, что их невероятно много. Не знаешь, с кого начинать: с Фридриха Барбароссы или с Баха, с Мартина Лютера или с Канта, с Дюрера или Лейбница. А молодой британец, почесав за ухом, припоминал чаще всего всё ту же Клаву Шиффер (которая живет в Британии) — и, понятно, Гитлера. Унылая картина!
Ну, и язык, великий немецкий язык, про который давно выяснено, что он лучше любого другого способствует отвлеченной философской мысли. Институт Гёте сокрушается: только 22 процента молодых британцев сказали, что они немножко могут говорить и понимать по-немецки. Здесь, решаемся думать, сокрушаться нечему. В сущности, это здорово. Процент — высок. Где еще он будет выше? Только в германоязычных странах. Кстати, в Европе — около ста миллионов человек считают немецкий родным (или, во всяком случае, пользуются им ежедневно). Английский и французский оставлены далеко позади. Испанский — тоже (а ведь он второй из мировых языков, по числу носителей уступает только китайскому). Не исключено, что даже русский язык сейчас уступает или вот-вот уступит немецкому; тут тоже должно быть сейчас примерно 100 миллионов, потому что на неевропейскую часть России приходится больше сорока миллионов человек. А в Европейском союзе, как известно, отнюдь не немецкий является основным. Преобладает французский (хотя номинально все языки равноправны, и Брюсселю теперь нужны переводчики, скажем, с португальского на эстонский).
В связи с языком позволим себе американское отступление. Бытует легенда, что отцы-основатели США думали сделать немецкий язык государственным — чтобы совсем отгородиться от ненавистной Англии. Вопрос в пользу английского был будто бы решен большинством в один голос. В действительности такого законопроекта не было. (В январе 1795 года группа немецких эмигрантов из Вирджинии обратилась в конгресс с просьбой напечатать три тысячи экземпляров федеральных законов по-немецки. Некоторые конгрессмены хотели отложить дебаты по петиции; это чисто процедурное предложение и было отвергнуто 42 голосами против 41. Вскоре конгресс одобрил публикацию законов только на английском.) Но легенда не случайно оказалась живучей; она подводит нас к вопросу о соперничестве языков — и народных правд. Если бы в колонизации Америки преуспели немцы или, скажем, французы со своей Луизианой (покрывавшей тогда весь Средний Запад до канадской границы), то сегодня мировым языком запросто мог быть не английский, а немецкий или французский. Ведь не секрет, что мировой успех английского — это успех американского доллара. По лингвистическим достоинствам этот корявый темзинский диалект, отнюдь не улучшенный за океаном, уступает и немецкому, и французскому, и некоторым другим языкам Европы.
Но он, можно сказать, победил, и деваться тут некуда. Опрос в Германии показывает, что целых 97 процентов молодых немцев знают английский, а 25 процентов говорят на нем свободно. А с языком — и английская культура получила мировой размах. Восемьдесят процентов немцев, не затрудняясь, называют британских знаменитостей, и не только мыльных (вроде Клавы), о которых завтра забудут. Пятьдесят процентов немцев относятся к Великобритании с симпатией (и это несмотря на немецкий пацифизм; британское вторжение в Ирак осудили в Германии почти все).
Так что же, кампания института Гёте была вовсе напрасна? Нет, уверяет Клаус Кришок. Имеется громадное достижение: косный, упрямый британец всё же не видит больше в немце врага. Теперь уже нельзя сказать, что британец, вообще говоря, не любит немца. Немцы так рады этому, что решили продлить кампанию еще на год. Глядишь, не за горами и полное любовное слияние.
Но это — вряд ли. И не потому, что два родственных народа не могут забыть кошмарных войн XX века, в которых они безжалостно уничтожали друг друга. Нет, проблема тут, решаемся думать, глубже. Проблема в том, что у каждого народа — своя правда, закрепленная в языке и сознании. Неизреченная правда. Нечто важное, что принадлежит только ему, этому народу, а от других скрыто. Только эту правду, впитанную с молоком матери, и можно любить всей душой. В массовом сознании каждого народа живет потаенная мысль о том, что на самом деле он — лучший. Каждый народ обольщается на свой счет самым причудливым образом (ведь убеждены же некоторые немцы, что их язык — самый музыкальный!). Решительно каждый народ считает себя самым гостеприимным, самым добрым, самым отзывчивым, самым задушевным. Ни один не согласится признать, что ему — как народу — свойственны черствость, жадность или жестокость (а соседи думают о нем именно это). Проходят эти самообольщения — только вместе с народом, с его национальной смертью, стираются — только при унификации, при стирании национальных особенностей. Каждый год в мире исчезает несколько языков — и несколько неизреченных народных правд. Никто от этого не становится богаче. Различия, даже противостояния — плодотворны. Разноязыкий Вавилон с его соперничающими правдами хорош низким уровнем энтропии. Для тока — необходима разность потенциалов. Когда британец полюбит немца, как самого себя, не будет ни британца, ни немца, и в мире прибавится скуки.
24 июня 2000, Лондон
Помещено на сайт 6 февраля 2005
радиостанция Свобода (Прага) 20 сентября 2004
журнал На Невском (СПб) №?, 2005
