Два замечательных поэта, современники, писавшие на разных языках, но родившиеся в одной стране, были лично знакомы и высоко ценили друг друга. Кажется также, что они оба, и в равной мере, были заинтересованы в сотрудничестве, давшем поистине удивительные плоды.
Ходасевич начинает переводить с иврита в 1916. Эпические поэмы Черниховского произвели на него столь сильное впечатление, что он сам, прирожденный лирик, обращается к эпосу и в 1918-1920 пишет ряд больших стихотворений, сначала гекзаметром, затем нерифмованным ямбом, которые теперь относят к числу его лучших созданий. Стихи эти были встречены почтительным изумлением современников, так же как и его стихотворные переводы с иврита, т.е. в основном из того же Черниховского.
Черниховский, со своей стороны, ничего не взял от музы Ходасевича; однако, человек всесторонней европейской образованности, он знал и любил русскую поэзию, понимал значение Ходасевича как поэта и переводчика и был заинтересован в появлении русских вариантов своих поэм. Вероятно, быстрый успех переводов Ходасевича и явился поводом для знакомства поэтов. Можно предположить, что его инициатором был Черниховский. В неопубликованном письме от 16 июня 1923 года, отправленном из Берлина в Сааров, он сам посылает свои новые стихи Ходасевичу с просьбой перевести их. В том же году Черниховский договаривается с художником Л. О. Пастернаком об иллюстрации одной из своих поэм, переведенной Ходасевичем.
Последним отзвуком сотрудничества поэтов является сцена, описанная Зинаидой Шаховской. Как-то, встретив Черниховского в Париже, в Пен-клубе, она прочла ему несколько его стихотворений в переводах Ходасевича. Черниховский, по предположению рассказчицы, не помнил их, а прослушав, воскликнул: «Это же совсем замечательно!».
Бросим беглый взгляд на жизнь и творчество каждого из поэтов.
Шаул (Саул Гутманович) Черниховский (1875-1943) родился в Таврической губернии, учился в коммерческом училище в Одессе, а затем в Гейдельбергском и Лозаннском университетах. В 1906 он стал доктором медицины, с 1907 работал земским врачом в Таврической и Харьковской губерниях, а в годы первой мировой войны служил врачом в русской армии. Позже он живет в Петербурге, где, отдавая дань времени, проникается революционной идеологией и работает для будущей русской революции. Как поэт, пишущий на иврите, он дебютировал в 1892; первое собрание стихотворений появилось в 1898. Еврейская энциклопедия называет музу Черниховского «светлой и радостной» и говорит о том, что она принесла «с собой в еврейскую литературу свежий аромат южных степей и лугов, радостный здоровый смех и опьяняющее чувство избытка непочатых сил и сладости бытия». В самом деле, эти новые и неожиданные для еврейской поэзии черты разительно отличают музу Черниховского от, скажем, музы Бялика, скорбной и гневной по преимуществу и в этом смысле гораздо более традиционной. Стихам Черниховского свойственны любовь к деталям, любовь и интерес к людям, — черты, общие для европейского гуманизма. Невозможно сомневаться, что его гекзаметры навеяны идиллией Гете Герман и Доротея. О важнейшем элементе поэтического мастерства Черниховского — о владении поэтическим словом — предоставим судить специалистам по ивритской литературе. Вместе с тем ясно, что переводы, выполненные Ходасевичем, одновременно блестящи и точны. И если бы, например, поэмы Вареники или В знойный день были известны как оригинальные произведения русскоязычного автора, их смело можно было бы назвать гениальными, поставив в один ряд с самыми высокими эпическими творениями русский музы. Лирика Черниховского представляется несколько менее значительной. Вообще же, компилируя доступные нам отзывы современников, можно сказать, что значение Черниховского в новой еврейской поэзии громадно и видимо уступает лишь значению Бялика, этого Пушкина нового Израиля. Как и Бялик, Черниховский внес непосредственный вклад в развитие языка, в частности содействовал выработке номенклатуры флоры и фауны на иврите, посвятив этому вопросу специальную статью. Он перевел на иврит Мольера, Гете, обе эпопеи Гомера, Песнь о Гайавате Лонгфелло и ее прообраз, финскую Калевалу. Еврейский стих он обогатил разнообразием ритмов и форм…
Поэзия и частная жизнь Черниховского рисуют нам образ человека бесконечно далекого от типа ортодоксального ашкеназийского еврея. Автор хвалебной Песни Астарте и Белу, бонвиван, принятый в обществе и пользующийся шумным успехом у женщин в Европе и в Петербурге; революционер и космополит, женатый на гречанке, — он все же явился одним из самых ярких провозвестников еврейского возрождения, светского и духовного, одним из первых вождей сионизма. В 1922 он навсегда покидает Россию — возможно, в группе еврейских писателей, по ходатайству Горького и с особого разрешения Ленина выехавших в Берлин. В 1931 он поселяется в Палестине. Ему суждено было дожить до гитлеровских кошмаров, на которые он откликнулся двумя поэмами. Фактическая родина поэта, Россия, могла бы гордиться им с не меньшим правом, чем родина историческая, — но она с неизменной ревностью отворачивается от тех, кто умер в других краях. Современная Россия забыла Черниховского.
Забыла Россия и его переводчика — Владислава Фелициановича Ходасевича (1886-1939), и по той же причине. Ходасевич родился в московской купеческой семье католического вероисповедания, учился в классической гимназии, а затем на юридическом и историко-филологическом факультетах Императорского московского университета. Его первые публикации — стихи и критика — относятся к 1905. В эти годы формировалась так называемая вторая волна символизма, — он был подхвачен и на короткое время увлечен ею. Но уже в начале 1910-х годов мы видим в нем самостоятельного мастера, свободного от каких бы то ни было литературно-партийных поветрий своего времени, последовательного продолжателя русской классической традиции. Наиболее счастливыми для музы Ходасевича были годы с 1915 по 1925: в это десятилетие написаны принесшие ему широкую известность стихи его книг Путем зерна и Тяжелая Лира, в эти же годы выполнены все его переводы. Выпустив в 1927, в Париже, собрание своих стихов, Ходасевич как бы подводит итог себе как поэту, — и в дальнейшем пишет преимущественно критическую и литературоведческую прозу, а также мемуары. Эти его труды заслуживают отдельного рассмотрения. Если же говорить о стихах, то написано им немного: всего около 250 оригинальных стихотворений. Но значение его в русской поэзии XX века очень велико. Поэты, по выражению Ницше, мутят свою воду, чтобы она казалась глубже, — Ходасевич, с достойной восхищения твердостью, всю свою жизнь опровергал этот блистательный афоризм. Его стихи значительны и просты. Они бедны звуковыми эффектами и после Блока и Мандельштама кажутся суховатыми, пресными. Но они богаты семантическими интонациями. Ходасевич продолжает в русской литературе традицию так называемой поэзии мысли, ведущей свое начало от Е. Боратынского: в этом своем качестве он вполне одинок в кругу современников, в этом — его неожиданность и сила. Ходасевич интровертирован и интенсивен — на фоне в основном экстравертированной, экстенсивной русской поэзии XX века. Если определить его творчество коротко, оно — диалог с Богом.
Ходасевич всегда, и в России (исключая годы военного коммунизма), и в эмиграции, зарабатывал себе на жизнь литературным трудом. Он много переводил; при этом прозаические переводы постепенно вытесняются у него поэтическими, — из польских, армянских, латышских, финских и, наконец, еврейских поэтов. Вот его ремарка по этому поводу (1927): «Творчество поэтов, пишущих в настоящее время на древнееврейском языке, оказалось для меня наиболее ценными близким. Переводам с древнееврейского я уделил наиболее времени и труда…». (Интерес Ходасевича к еврейской поэзии был, возможно, подкреплен его происхождением: дедом по материнской линии ему приходился Я. А. Брафман, известный выкрест-антисемит, автор пресловутой Книги Кагала.) Критика встретила эти переводы более чем благожелательно. Например, Л. Выгодский (1922) писал: «…надо отдать справедливость переводчику: он со своей задачей справился блестяще. Совершенные с точки зрения русского читателя, его стихи являют почти идеальное приближение к еврейскому подлиннику…». Книга Ходасевича Из еврейских поэтов вышедшая в 1921, была дважды переиздана в течение двух последующих лет. Более чем половина включенных в нее стихов — переводы из Черниховского. Ходасевич, по существу, открыл этого поэта для русского читателя.
Некоторые из современников (С. Парнок, Б. Поплавский) считали Ходасевича лучшим поэтом русского серебряного века, однако настоящей прижизненной славы — славы Блока или Ахматовой — у него не было. Лишь после смерти за ним укрепилось имя первого поэта русской эмиграции. В настоящее время мы наблюдаем нечто вроде реставрации Ходасевича на родине. Но эта реставрация не может быть сколько-нибудь полной: уехав из России в 1922, Ходасевич до конца своих дней остался убежденным противником большевизма и связанного с ним, по мнению поэта, культурного помрачения.
Ходасевич не знал иврита. Переводы сделаны им с буквальных подстрочников, снабженных латинской транскрипцией еврейского текста. В трудных случаях он консультировался с Л. Б. Яффе. Успех переводов, выполненных таким образом, не более удивителен, чем успех всякой подлинной поэзии. Поэтическая мысль отлична от философской или естественнонаучной и, вообще говоря, непереводима. Перевод возможен в единственном случае: когда один большой поэт черпает вдохновение в творчестве другого, равновеликого: только одного мастерства, только владения стихотворной формой — здесь недостаточно. Поэтому переводы Ходасевича живы и будут жить долго. Поэтому же большинство переводных стихов наших дней, наводнивших русско-советскую литературу и очень неплохо выполненных, мертворожденны или нежизнеспособны.
1983, Ленинград
помещено на сайт 27 марта 2009
машинописный альманах ЛЕА (Ленинградский еврейский альманах) выпуск 3, 1983 (Ленинград)
серия Еврейский самиздат (Иерусалим) том 26, 1988
