Демократия, как мы не единожды слышали, есть наименьшее из зол. Все политические системы плохи, а эта — наименее плохая. Она наилучшим образом обуздывает неискоренимые в человеке властолюбие и корыстолюбие вместе с неизбежно вытекающей из них жестокостью, — но ни властолюбия, ни корыстолюбия, ни жестокости в политике все равно не избежать. Зло остается.
Такое отношение установилось относительно поздно. Античность, давшая первые примеры демократии, увенчалась, как известно, единовластием. Более того, античные мыслители чуть ли не единодушно осудили народоправство. Произошло это потому, что ничем не сдержанный произвол большинства оказался на деле страшнее произвола олигархии или тирана. Царь или правящее меньшинство (ареопаг, сенат) хотя бы в принципе могут быть неправы в глазах думающего человека, а против большинства и сказать нечего. Глас народа — глас божий. Если народное собрание Афин решило грабить соседний остров Евбею, то такова воля небес. То же — и в общественной жизни. Кто плох в глазах большинства — преступник. Ни конституции, ни двухпалатной системы представителей, ни независимого суда античные времена не знали. И весь древний мир хорошо запомнил дикий произвол афинян, угнетавших союзников, казнивших Сократа и едва не казнивших Аристотеля.
Разумеется, с тех пор как появилось разделение власти на независимые законодательные, исполнительные и судебные органы, демократия приобрела другое лицо. Но настороженное отношение к ней сохранялось долго, и оно имеет под собою научную базу. Отложим в сторону вопрос о том, что демократия может привести к власти партии вроде нацистской. Уязвимость демократии с этой стороны — общее место. Хорошо известно, что народы (особенно неблагополучные) впадают в ужасные ослепления — шовинизм, религиозный фанатизм. Любопытнее другое: оказывается, всеобщая подача голосов вовсе не выявляет пресловутой воли народа. Иной раз этой воли — просто нет. Народ, демократический народ — безволен.
Вообразим трех голосующих — Андрея, Бориса и Валентину — и вынесем перед ними вопрос о том, что важнее для страны: оборона, образование или социальное обеспечение. Андрей считает, что важнее всего образование; на второе место он ставит социальное обеспечение, на третье — оборону. Борис готов расходовать народные деньги сначала на оборону, затем — на образование, и лишь в последнюю очередь — на социальное обеспечение. У Валентины — другая система приоритетов: социальное обеспечение, оборона, образование. Если мнения голосовавших равноправны (а этого требует демократия), то перед нами порочный круг (или порочный треугольник): каждая из статей бюджета является одновременно первостепенной, второстепенной и третьестепенной. Можно, конечно, разделить бюджет на три равные части, но тогда каждый из голосовавших будет считать, что правительство действует вопреки его воле. Вот вам и народовластие!
Это — так называемый парадокс Кондорсе, по имени французского мыслителя XVIII века Жан-Антуан-Николя маркиза де Кондорсе. Уже эта простая тупиковая ситуация дает некоторое представление о неимоверной сложности выявления коллективной воли. Из примера ясно, что по вопросу принятия решений общество в принципе отличается от личности. Оно — не знает, что ему выгодно. Но можно спросить: как часто возникают такие тупики? Легко подсчитать, что в приведенном примере вероятность тупика — 5,5%. Если при тех же трех несложных вопросах голосовать будут миллионы, она достигнет девяти процентов. Теперь представим себе, что вопросов больше, и что они тесно переплетаются, как это бывает в жизни. Здесь, говорят нам специалисты, вероятность тупика может быть сколь угодно высокой, а в особо сложных случаях — прямо приближается к ста процентам.
Некогда полагали, что все эти цифры — отвлеченная игра ума. Теория, мол, суха, а древо жизни пышно зеленеет, и на практике всё само собою улаживается; голосование выявляет волю народа. Но сухая теория готовила оптимистам новый удар. В 1950 году молодой американец Кеннет Эрроу опубликовал свое фундаментальное исследование механизма демократии, и все ахнули. Оказалось, что если избиратели действительно свободны в своем выборе (то есть демократия соблюдена безупречно), то от тупиков попросту никуда не деться. Единственный выход — страшно вымолвить — внешнее, стороннее давление на общество, лишающее избирателей хотя бы части их вожделенной свободы. Получалось, что демократия не должна быть чистой. (Вероятно, это имел в виду Артур Кёстлер, сказавший устами своего героя, что любая общественная мысль, доведенная до логической чистоты, становится пустой и абсурдной.)
Такое давление на деле всегда существует, демократия (к счастью) никогда не бывает полной, идеальной. Давлением может служить и служит, скажем, религия, если ее придерживаются все или многие в обществе; или угроза большой войны; или авторитет влиятельного меньшинства, например старейшин или аристократии. Предельный же случай внешнего давления — диктатура. С нею кончаются тупики, но кончается и свобода.
Этот вывод вошел в науку как теорема Эрроу. За нее ученый в 1972 году удостоился нобелевской премии. Пессимисты называют ее теоремой невозможности, оптимисты — теоремой возможности. Между тем принцип подачи голосов вошел в нашу плоть и кровь, — и даже чуть-чуть дальше: ведь в иных обстоятельствах уже голосуют и компьютеры; правда, пока это, в первую очередь, касается вопросов о запуске или незапуске космических станций. Умная машина анализирует прорву данных — и на основе анализа выносит рекомендации, под которой ставят подписи ученые или политики.
Теорема Кеннета Эрроу утверждает, в сущности, что полное равенство и полная свобода выбора связывают демократию. Звучит это несколько дико, но деваться некуда — таков вывод науки. Он вновь подводит нас, хоть и с другой стороны, к тому заключению, к которому эмпирическим путем пришли древние. Тем, для кого русская культура — не пустой звук, он напоминает еще и знаменитые слова Герцена — о том, что всеобщая подача голосов может стать бритвой в руках сумасшедшего, окажись она у народа, к ней неготового. За примерами далеко ходить не нужно; возьмем СССР. Разве там кому-либо чинили препятствие на избирательном участке? Разве не был режим пусть извращенной, но всё же демократией? Ведь народ — молчал, не протестовал, голосовал! Даже репрессии,
|
Когда судьба за нами шла по следу, Как сумасшедший, с бритвою в руке, |
каким-то образом отвечали смутной и порабощенной воле народа.
Хотя Эрроу (в отличие от Маркса) никакого руководства к действию из своей теоремы не вывел и никаких манифестов не провозгласил, но рекомендации напрашиваются сами собою и сводятся к ограничению демократии. Разговоры о том, что разумно было бы установить для избирателей образовательный ценз, а то и вовсе передать дело управления (или хотя бы право вето) некому взращенному традицией и разумом невыборному институту, ведутся уже давно. Да-да, невыборному. Избранные на срок — всегда несвободны, никогда вполне не могут быть совестью народа. Чтобы воплотить в себе совесть, нужна не опосредованная народом ответственность перед Богом (как его ни понимай). Пожизненные избранники — тоже не идеальный выход. Их человеческие качества в гораздо большей мере подвержены искажению, чем качества того, кто свой мандат получил прямо из высшей инстанции. Подобный институт в мире существовал: британская палата лордов. Так называемые новые лейбористы, придя к власти, подорвали его вековую основу и собираются вовсе уничтожить. Тем самым в Британии, впервые в ее истории, открыт законодательный путь к охлократии, если не к диктатуре.
Самое меньше, что можно вывести из сказанного, сводится вот к чему: если выборы — инструмент столь несовершенный, не стоит творить себе кумиров из тех, кто вознесся над нами волею народа.
18 мая 1997, Боремвуд, Хартфордшир;
помещено в сеть 13 февраля 2005
радиожурнал ПАРАДИГМА №88 русской службы Би-Би-Си, Лондон, 20 мая 1997
журнал ВЕСТНИК №19 (173), Балтимор, 2 сентября 1997
газета ЛОНДОНСКИЙ КУРЬЕР №79, 22 мая 1998
еженедельник ЗА РУБЕЖОМ (приложение к газете НОВОСТИ НЕДЕЛИ), Тель-Авив, 6 мая 1999
журнал РАДУГА, Таллин, февраль 2000
