Скандал! Бывший премьер-министр Тони Блэр перекрасился, перекрестился: из англикана стал католиком. Британия ахнула, но — тихонько. Громко ахнуть эту страну не заставили ни Наполеон, ни Гитлер; куда уж Тони Блэру... Этот циник и лицемер (который, случалось, прекращал свои пресс-конференции, едва убирались телекамеры) сложил с себя парламентские полномочия и сделался миротворцем на Ближнем Востоке. Можно себе представить, что он там намиротворит…
Попутно еще и другое вскрылось: по воскресеньям католические церкви собирают больше паствы, чем англиканские. Обследование тридцати семи тысяч церквей (еще не полностью опубликованное) дало такие цифры: католики — 861 000, англикане — 852 000. Что происходит? Не изменился ли дух британцев? Не стала ли Британия католической страной? Нет еще. Объясняют это демографическим сдвигом. Происходит европейская интеграция. Среди нескольких сот тысяч новоприбывших за последние годы очень заметны поляки и литовцы, ревностные католики. Вообще же число прихожан быстро сокращается, но в англиканской церкви оно упало с 2000 года на 20%, а в католической — спасибо полякам — только на 13%, и вот британские католики вырвались вперед на полноздри. Занятно, что католиков в стране только 4 миллиона против 25 миллионов англикан. Католики — ревностнее.
Цифры относятся к святому для христиан дню. По будням (но тут цифр нет; таково общее наблюдение) верующие всех мастей стали значительно чаще преклонять колени. Причина очевидна: в выходные люди уезжают отдыхать (или за покупками, что то же самое), тут им становится не до Бога.
Какими мерами борются в Британии с бедой? Очень современными. Появились англиканские церкви на плаву (на баржах), священники в ночных клубах (не в публичных домах только потому, что открытых публичных домов пока еще тут нет), церковные службы в интернете... Бог помощь!
Лютер и Кальвин открыли дорогу неимоверной мощи производительных сил Европы, небывалой свободе (хоть и не только свободе). Высмеяв и отвергнув роль папы римского, они вызвали к жизни паровозы и самолеты, небоскребы и интернет. Не странно ли, что католицизм был отвергнут только германскими народами, а удержался в границах Юлия Цезаря, в имперских границах? Не очень. Германцы деятельны. Они уже преображали Европу в эпоху великого переселения народов. Их варварской свободе не претит труд. А в имперских границах до самого XVI века свободному человеку работать было не к лицу.
Вожди протестантства в континентальной Европе представляли интересы среднего класса. В Англии — протестантство учреждено королем, несчастным и ужасным Генрихом VIII (1491-1547). В Британии (и только в Британии, да еще в Ватикане, но там — порядок обратный) монарх — глава государственной церкви. Такого ни Византия не знала, где церковь всегда оставалась придатком престола, ни Россия. Какой простор для деспотизма! И верно: Генрих отправил на эшафот многих... чуть ни сто человек, в том числе Томаса Мора. Но странное дело: постепенно выяснилось, что этот Лютер на троне, показавший кукиш Риму, стал зависеть от законодательной власти английского парламента больше, чем прежде. И что такое сто человек для революции? В континентальной Европе жертвы Реформации исчислялись десятками тысяч, а жестокость с обеих сторон была такая, что впору было самую Христову казнь признать милосердной. В сущности, Генрих не был ни завзятым развратником, ни садистом; ему нужен был наследник — и вообще он, бедняга, не понимал, почему ему, такому благонамеренному человеку, так не везет в жизни. Отсюда и передержки. А стране, бедной окраинной Англии, пребывавшей на вторых ролях рядом с могущественной Францией и еще более могущественной Священной Римской империей (Испанией, Австрией, Нидерландами и Бургундией под одной короной), — нужна была независимость. Реформация в Англии — акт утверждения независимости. Взрыв религиозного творчества масс последовал сразу за ее обретением. Пуритане, квакеры, методисты, адвентисты, баптисты, евангелисты всех мастей, Армия спасения (которая тоже — церковь), всё это явилось потом — в результате поисков истины, другое имя которой — свобода. Одно крепко засело в сознании островного народа: никакого папизма. Дочь Генриха, Мария Тюдор, Кровавая Мери, попыталась восстановить католицизм — и потерпела полную неудачу. Дальше и попыток не было.
А теперь что? Ползучая контрреволюция?
— Я вырос в христианской семье, но я мало интересовался религией до тех пор, пока не поступил в Оксфордский университет, — признает Тони Блэр.
Золотые слова. Кембридж — точные науки, Ньютон; Оксфорд — теология, Ньюман (виноват: написать Ньюмен, как это в России сейчас пишут, не могу; это противоречит и английскому произношению, и английской грамматике).
Когда однажды Ивлина Во, писателя-католика, ни в грош не ставившего английских прозаиков, спросили, кого из них он всё же готов выделить, он сказал: «Как стилисты меня вполне удовлетворяют лишь Свифт да Мэтью Арнолд. Ну, и Ньюман, конечно...» Свифта мы знаем с детства, о поэте и критике Мэтью Арнолде (1822-88), допустим, слышали краем уха, но кто такой Ньюман? Оказывается, не романист и не критик, а священник, притом католический, кардинал Ньюман, живший в XIX веке, когда в Англии папу римского именовали не иначе как антихристом. Отвращение к католицизму было закреплено в английской конституции. До самого 1832 года ни членом правительства, ни членом муниципального совета нельзя было стать человеку, причащавшемуся не в англиканской церкви. Закон этот был направлен против католиков (о нехристи вообще речи не шло). Но в период с 1828-го по 1832 год закон изменили — под влиянием так называемого оксфордского движения. Это богословское движение развивалось внутри англиканской церкви. Иные его тонкости совершенно неразличимы в наше время, когда Бог стал риторической фигурой (да-да, и в России тоже; особенно в России), но общий смысл сводился к принятию некоторых сторон католицизма, которые прежде были сгоряча отброшены. Отделение церкви от государства тоже тут присутствовало; точнее, мысль об отделении; номинально этого отделения и сегодня нет. Характернейший момент: все конфессии в Британии равноправны, но глава государства (монарх) является главой одной из конфессий, англиканской церкви. Из таких вот противоречий и соткана неписанная английская конституция, но она каким-то чудом работает. Разве человек — не клубок противоречий (особенно в пору своего расцвета)? Разве Библия не полна противоречий? Отделения церкви от государства потому нет в Британии, что их соединение никогда не было воплощено в жизнь, всегда оставалось номинальным. Церковь делала свое дело, монарх — свое.
Самой яркой фигурой оксфордского движения и был Джон-Генри Ньюман. Его соратники по движению остались в англиканской церкви, он — после долгих и мучительных колебаний — перешел в католицизм, слыл у римской курии либералом, конфликтовал с Пием IX, но умен и талантлив был так, что под конец жизни его произвели в кардиналы. Вот он-то и есть типичный английский диссидент. Потому что даже в XX веке (в его первой половине) всё еще не раз ставился вопрос: может ли католик быть настоящим британцем, лояльным гражданином. Даже после Ньюмана тут пахло изменой — а ведь для него этот переход был делом совести и плодом мысли. Кто рядом с ним Блэр? Подкаблучник, мотылек-однодневка, даром что десять лет просидел на Даунинг-стрит 10. Тут — как и во всей современной политике — ни мысли, ни совести. Но скажем и другое: этот паяц — настоящий ангел в сравнении с иными современными ему вождями. Британия настежь открыта разлагающим веяниям времени, в том числе — лицемерию, но (всё еще) противится худшим из них и прямого бандита в руководителях (всё еще) не потерпит.
Лютер и Кальвин открыли дорогу нацизму. Их свобода оказалась с изъяном. Всё это давно сказано. В чем отличие Англии? Почему в классической стране консерватизма — консерватизм никогда не становился коричневым? Не знаем и знать не будем. Полного ответа нет. Можно списать вопрос на счастливую географию, на счастливый генофонд. Но вот что видно: там, на континенте (как и в эпоху великого переселения народов) побунтовали по части религии и успокоились; пролили потоки крови — и сменили одно ярмо другим, а в Англии (и затем в США) поиски Бога (истины) не прекращались долго, и государство, державшее, казалось бы монополию на истину, относилось к этим поискам терпимо. В ходе поисков Бога как раз и формировались европейские представления о свободе и правах человека, — в ходе векового противостояния церкви и государства. Так думал лорд Актон, британский (кембриджский) историк XIX века, католик и немножко немец по крови. Богатейший человек мира, папа римский представляет нищего Христа — не смешно ли? Папа Юлий II, на коне, в кольчуге, с мечом наголо, скачущий на христиан, свою паству, своих братьев во Христе! Картина хоть куда. Как тут не принять догмат о непогрешимости (он принят в формулировке Ньюмана)? А католическая вера в чудеса? А их любовь к пышности? А индульгенции, из-за которых восстал Лютер? Варварская вера, детская, лицемерная. Но император Генрих IV четыре дня стоял как нищий под стенами Каноссы, испрашивая прощения у папы Григория VII. Не будь этого, не было бы ни Великой хартии вольностей, ни американской конституции. И свободу воли Рим человеку оставил, не всё Богу отдал. Нет, спасибо католикам. Византийская схема, где патриарха назначал император (пришедший к власти с помощью удавки), такого бы не дала. Кстати, лорд Актон побывал в России в 1887 году, а вернувшись произнес слова, которые знает вся Британия: «Всякая власть развращает; абсолютная власть развращает абсолютно».
27 декабря 2007,
Боремвуд, Хартфордшир;
помещено в сеть 5 февраля 2008
газета ДЕЛО (СПб), 4 февраля 2008, с искажениями
