Говоря о своей профессии, журналисты, случается, прибегают к двум взаимоисключающим клише: «Сегодняшняя газета — черновик истории» и «Нет ничего мертвее вчерашней газеты». В каком-то смысле то и другое верно. Новости приносят факты, из которых складывается история, а вместе с тем большинство из них забывается. Допустим на минуту, что газеты исчезли из библиотек. Исчезнет ли вместе с ними история из нашей коллективной памяти? Именно эту катастрофу предрекает Николсон Бейкер в своей последней книге [пп-1], которая — его J'accuse [пп-2] в адрес библиотекарей.
Библиотекари, говорит он, убрали с полок газеты, поскольку помешаны на экономии места. Они убедили себя, что при этом ничего не пропало, ведь вместо газет у них имеются микрофильмы. А между тем микрофильм — замена газете неадекватная, неполная и несовершенная, да к тому же часто его и разобрать затруднительно. Более того, никакой особенной нужды в нем нет, поскольку, вопреки другому распространенном заблуждению, газеты вовсе не разлагаются на библиотечных полках. Несмотря на то, что способ их изготовления после 1870 года состоит в нанесении кислотных соединений на древесную пульту, они хорошо сохраняются. И вот теперь наступление на бумагу распространилось на книги. Их тоже распродают, выбрасывают и портят в ходе узколобых экспериментов, имеющих целью сохранить их. Стражи нашей культуры — уничтожают эту культуру.
Жалобы не умолкают, но эта не совсем обычна. Со времен пуритан в Америке раздаются горестные сетования, иеремиады. Однако вместо того, чтобы обрушиться на вавилонскую блудницу, Бейкер изливает свое негодование на изворотливого библиотекаря — разумеется, не на рядового труженика в каком-нибудь захолустном городке, а на библиотекарей высокого ранга и благородных помыслов. Одна из его мишеней — Патриша Баттин, в прошлом работавшая в библиотеке Колумбийского университета в Нью-Йорке. Будучи членом Комиссии по презервации и доступу, она возглавила «наступление на бумагу» и в 1999 году удостоилась награды из рук президента Клинтона «за сохранение истории». У Бейкера же она — один из главных злодеев, уничтожающих историю. Другие злодеи орудуют в фондах Форда и Меллона, научных библиотеках Йельского и Чикагского университетов, Национального фонда гуманитарных наук, а более всего — в Библиотеке конгресса.
Перед нами предстают странные фигуры: истребители книг, непостижимым образом орудующие в мире библиотек. Бейкер описывает их как деликатных, культурных и по большей части добродушных людей — тех самых скромных служителей знания, которых вы как раз и ожидаете перед уставленными солидными томами полками читальных залов. Они одеваются с подчеркнутой скромностью и аккуратной чопорностью, смотрят на вас «мудрыми глазами» из-под «высоких лбов» или же сквозь стекла «больших прямоугольных очков, вроде тех, в которые носит Джойс Кэрол Оутс». Вы всем своим существом чувствуете, что эти деликатные люди просто не могут быть вандалами. Тут-то вы и попадаете под чары риторики Бейкера. Вы внезапно сознаете, что варвары — уже не у ворот, а в самом храме, что они на ваших глазах уничтожают его святыни — с тем большим успехом, что ходят по святилищу неслышными шагами и в облачении жрецов.
Этот стилистический поворот сообщает вопросу необычайную остроту. Но посмотрим, каков сам этот вопрос, к чему он сводится.
1. Бумага почти не портится, даже — самая дешевая бумага из древесной пульпы, несущая нам пульпу словесную. Хорошую сохранность бумаги обеспечивает процесс ее изготовления, утвердившийся после 1850 года. Объясняя себе и нам химию окисления бумаги, Бейкер все же признает, что бумага с низким водородным показателем pH больше подвержена действию времени, чем бумага с меньшей кислотностью, и что бумага с избытком квасцов и канифоли желтеет на свету. Но при этом он стоит на своем: несмотря на самые мрачные пророчества бумага, изготовленная в конце XIX века, не разложилась; напечатанное на ней можно читать сегодня без всякого для нее ущерба, и нет оснований думать, что она не продержится еще сто лет.
2. Микрофильмы — неадекватная замена бумаге. Химически они еще хуже. Задуманные как вечные носители текста, они пузырятся и портятся, а тексты на них становятся нечитаемыми. Они рвутся, съеживаются, покрываются грибковыми налетами, испускают отвратительные запахи, а при прокручивании слипаются, образуя нерасчленимые глыбы целлюлозы. При микрофильмировании газет технические работники часто пропускают целые страницы или забывают сфокусировать снимок. Работа делалась так плохо и небрежно, что библиотекари говорят о полном комплекте, когда на деле недостает шести процентов текстов. А дело это страшно дорогое, обходится по 150 долларов за том. Во время первой волны «презервирования» путем микрофильмирования Библиотека штата Пенсильвании и Открытая пенсильванская библиотека освободили свои полки от полного комплекта газеты The Philadelphia Inquirer. Комплект микрофильмов сегодня стоит 621515 долларов.
Читать микрофильмы — сущее проклятье. На проворачивание смазанных, плохо читаемых фотографий под свирепым светом лампы уходят часы. Напряженное вглядывание в тексты способно совершенно отвлечь вас от предмета исследования и даже вызвать тошноту. Бейкер пишет, что один из читателей в архиве штата Онтарио приходил туда с мешками, которыми укомплектованы кресла в самолетных салонах — на случай тошноты и рвоты. Так или иначе, а многие газеты мы имеет теперь только в форме микрофильмов, и с большими пропусками. Не хватает целых годовых комплектов некоторых важных газет, а оригиналов теперь вы не отыщите нигде, поскольку библиотеки от них избавились. Бейкер пишет об этом в такой вот категорической форме: «Некогда миллион человек ежедневно читал World Пулитцера [пп-3]. Теперь оригинальный комплект газеты — вещь более редкая, чем первое издание Шекспира ин-фолио [пп-4] или гутенбергова Библия [пп-5]...».
3. Библиотекари помешаны на пространстве. Для них пространство — то же, что время, то есть деньги, а с деньгами — всегда трудности, поскольку бюджеты библиотек скудны. Между тем газеты, как и книги, постоянно продолжают прибывать, да еще с ускорением, поскольку их выпуск неумолимо растет год от года. Изворотливый библиотекарь чувствует себя учеником чародея из баллады Гете. Как может он остановить этот потоп? Новыми стеллажами? Расширением помещения? Напрашивающийся ответ состоит в миниатюризации: заменить тома микрофильмами, выбросить оригиналы — и увеличить библиотечные каникулы, поскольку на полках не пребывает бумаги. Бейкер показывает, как эта идея завладела умами ведущих библиотекарей страны и привела к опустошению стеллажей — к «убавлению», как это звучит на благопристойном жаргоне библиотечного дела. Он подкрепляет свою мысль выдержками из речей, докладных записок, профессиональных журналов. Но он не останавливается на полпути.
4. Помешательство на пространстве выродилось в «идеологию». В страхе перед «демоном Нарастания» ведущие библиотекари «демонизируют старую бумагу». Они ненавидят печатные издания и мечтают избавиться от них любой ценой, притом столь высокой, что она грозит вызвать возмущение налогоплательщиков, не говоря уже о любителях книги. Чтобы предупредить эту опасность, ведущие библиотекари распространили панику о том, что бумага разлагается, а затем всячески способствовали развитию методов уничтожения ее — под лозунгом сохранения текстов. Здесь, я полагаю, Бейкер хватил через край. Вместо того, чтобы дать убедительное объяснение тому, что заставило библиотекарей опустошать стеллажи, он превращает их в злодеев и сам, в свою очередь, принимается за демонизацию — хотя бы в словах об их, библиотекарей, внешности. Тем не менее, он говорит чрезвычайно важную вещь:
5. Презервация равнозначна уничтожению. Разумеется, не всегда. Некоторые учреждения, такие как бостонская Публичная библиотека, ничего не тронули в своем собрании. Другие, например, нью-йоркская Публичная библиотека, не выбросили некоторые комплекты отмикрофильмированных газет. Однако Библиотека конгресса возглавила движение за расправу над газетами и книгами и осуществила эту расправу в ошеломляющих масштабах. Чтобы микрофильмировать публикации, появившиеся после 1870 года, она провозгласила политику их «расплетания», сводящуюся к тому, что книги вынимают из переплета для более эффективного их фотографирования в разворот. В ряде случаев выпотрошенные таким образом издания могут быть сохранены, но обычно расшнурованные тома, особенно же подшивки старых газет, более ни на что не годятся, и их либо выбрасывают, либо продают, притом по абсурдно низким ценам. При этом покупатели находятся, как правило, не среди читателей, желающих спасти испорченные тома, а среди бизнесменов, которые хотя завершить их уничтожение. Бейкер побывал в хранилище корпорации Исторического газетного архива, здании площадью в 25 тысяч квадратных футов (5144 кв. м.) в Рэйлвэе, штат Нью-Джерси, забитом распоротыми подшивками газет, из которых отдельные листы рассылаются людям, желающим иметь газету, вышедшую в день их рождения или еще в какой-либо памятный для них день. Он обнаружил там монументальный комплект нью-йоркской газеты Herald Tribune в очень хорошем состоянии. Бейкер полагает, что этот комплект был подарен какой-то библиотеке владелицей газеты, госпожой Огден Рид. Комплект как раз разделывали на сувениры, и Бейкеру удалось купить двухнедельную подшивку 1934 года за 300 долларов.
6. Уничтожение не было необходимым. Начиная с 1957 года существовал Совет по библиотечным ресурсам, учрежденный заместителем директора Библиотеки конгресса Вернером Клаппом. Совет проводил опыты по определению долговечности бумаги. Листы, вырванные из книг издания 1900-1950, пытались состарить искусственным образом — путем сгибания и разгибания в специально спроектированной машине. После десяти лет опытов, в ходе которых было погублено 500 книг, экспериментаторы пришли к выводу, что большинство печатной продукции первой половины XX века не дотянет до 2000-го года. Прикинули, что общее число страниц, которым надлежит погибнуть, простирается до миллиарда 750 миллионов. Этого было более чем достаточно для того, чтобы посеять панику среди хранителей книг в научных библиотеках страны.
Библиотекари принялись экспериментировать с книгами своих собраний. Для определения, так сказать, смертности своих книг они использовали облегченную версию того же опыта: загибали и разгибали углы на каждой стороне книжного листа, так что каждая точка углового куска бумаги описывала дугу в 180 градусов. Если бумага рвалась после двух или трех таких сгибаний-разгибаний, сопровождаемых по временам деликатными растягиваниями, книга признавалась обреченной и вносилась в список предназначенных к замене микрофильмом — чтобы не дать ей сгнить на стеллаже. В Йельском университете библиотекари и помощники из студентов перелопатили таким образом 36500 томов. Они пришли к выводу, что до начала XXI века погибнет миллион 300 тысяч книг. Йель начал проводить «подсечно-огневую» политику микрофильмирования, с помощью которой успешно расправился с половиной своей великолепной коллекции книг по американской истории. Эти книги и сегодня преспокойно стояли бы на полках, если бы библиотекари не поддались тогдашней моде на игру в сгибание-разгибание, если бы они взяли в толк, что чтение не предполагает специальных усилий, ведущих к разрыванию бумаги, что читатель всего лишь переворачивает страницы. Станицы, которые не выдерживают опыта на сгибание-разгибание, могут быть прочитаны несколько сот раз и не подвергнуться никакому повреждению. Книги, которым уже давным-давно полагалось погибнуть, исходя из прогнозов тогдашней передовой библиотечной науки, живы и читаются, — разумеется, кроме тех, которые библиотекари успели уничтожить, чтобы спасти.
7. Уничтожение книг было делом варварским. микрофильмирование можно производить, не повреждая книгу, достаточно поместить ее на подставку и направить объектив на разворот под нужным углом. Однако этот способ требует времени, охранители же так спешили спасти книги и газеты от ошибочно предсказанной им смерти, что уничтожали их «гильотинированием» — разрезанием вдоль переплета, с тем, чтобы легче и быстрее фотографировать развороты страниц, уложенные в одной плоскости. Большинство изуродованных книг после этого выбрасывалось.
Эксперты из Библиотеки конгресса и Совета по библиотечным ресурсам гильотинировали книги еще и ради экспериментов по избавлению бумаги от кислотности. Их наиболее эффектный эксперимент проводился с применением вещества, известного как ДЭЦ (диэтиловый цинк). Потенциально ДЭЦ может нейтрализовать кислотность с помощью «щелочного буфера» в тканях бумаги, но он имеет пренеприятный побочный эффект: он возгорается при контакте с воздухов и взрывается под действием воды. Хотя этот состав находит себе лучшее применение в бомбах и ракетах, чем в книгах, библиотечные экспериментаторы использовали его как ключевой ингредиент для избавления от кислотности миллиона книг в год. В сущности, по словам Бейкера, они изобрели «большую топливо-воздушную бомбу, в которой по случаю оказались книги». Вполне понятно, что она и взорвалась — в 1985 и 1986 годах, ходе испытаний, которые проводились специалистами НАСА в Космическом центре имени Роберта Годдарда. Новые опыты увенчались новыми несчастьями. Лишь когда были уничтожены тысячи книг и истрачены миллионы долларов, эту программу догадались закрыть.
Тем временем охранители затеяли новые эксперименты, в их числе — и проект стоимостью в миллион долларов, в ходе которого заставляли крыс вдыхать порошок окиси цинка, чтобы доказать, что обескислоченные книги безвредны тем, кто к ним принюхивается. Вместе с радетелями микрофильмов, «убавителями» и уничтожителями, эти новые охранители располосовали, гильотинировали, распилили, потравили, напитали газами, выпарили, сожгли и растворили громадное количество печатной продукции. Можно допустить, что Бейкер злоупотребляет отглагольными антропоморфизмами и перегибает палку по части технических описаний, в результате чего библиотекари предстают у него выжившими из ума учеными, однако приведенные им факты не могут не бросить в холодный пот того, кто любит книгу.
8. Уничтожение книг влетело в копеечку. Бейкер дает массу примеров того, как книги и газеты бывали списаны или проданы библиотеками по смехотворным ценам, а затем перепроданы перекупщиками за очень неплохие деньги. Он показывает, что нередко купить микрофильм стоит дороже, чем саму книгу. Он приводит случай за случаем, когда дорогостоящие решения прилагались к высосанным из пальца проблемам, — и, наконец, предлагает свое собственное простое и относительно недорогое решение: хранить оригиналы в помещениях с кондиционированием воздуха, где они могут не портиться как угодно долго. Или, что почти то же, не делать вообще ничего: «Оставьте книги в покое, говорю я вам, оставьте их в покое, оставьте их в покое». Но библиотекари не унимались, продолжая расходовать огромные деньги во имя от своей профессиональной догмы: микрофильмирования и списывания. Во что это встало? По оценке Бейкера американские библиотеки избавились от 975 тысяч книг за смумму всего в 39 миллионов долларов. Экономическая сторона всей этой затеи представляется причудливой, что и научная.
А вот что при этом потеряла культура, оценить не представляется возможным. Библиотеки обыкновенно принимались освобождать свои стеллажи от газет, начиная с 1870-го года, то есть с того самого времени, когда стали складываться действительно массовые ежедневные издания. К концу XIX века, благодаря удешевлению бумаги, появлению линотипа и мощных печатных станков, газеты Пулитцера, Херста [пп-6] и других магнатов прессы сделались важнейшей движущей силой американской жизни. Они принесли нам больше, чем Испано-американская война [пп-7]. Они сформировали массовую культуру, потребительское общество, профессиональный спорт, проложили дорогу американской литературе, которая в значительной степени создавалась репортерами, становившимися романистами. Спрашивается: как историк может изучать все эти явления, не читая тогдашних газет? И как он может читать газеты, которые исчезли? микрофильмы их не заменят, и не только потому, что плохо читаются и полны лакун, но и потому что неспособны передать структурную ткань печатной страницы — всё то, чем заголовки, расположение материалов, оттенки цветов, наконец, и самые осязательные качества страниц таблоидных и широкоформатных газет ориентируют читателя, ведут его глаз и мысль через многозначительные фрагменты печатного текста, не говоря уже о карикатурах, комиксах и фотографиях, которые при иных обстоятельствах сообщают не меньше, чем текст. Рекламный текст фирмы University Microfilms говорит нам, что выбрасывание газет из библиотек есть «наша собственная программа избавления от трущоб». Бейкер ближе подходит к истине: «Наша страна выбросила на помойку 120 лет своей истории».
9. Намерения у библиотекарей могли быть самые благие, но действовали они крайне недобросовестно. Убедив себя, что для книги и газет не хватает и что микрофильмы — выход из положения, библиотекари измыслили совершенно надуманный кризис, чтобы освободить свои стеллажи. Книги, уверяли они, сгорают на глазах, растворяются, гниют, крошатся. Книги «превращаются в пепел» — такова была любимая метафора библиотекарей, обычно сдобренная причастием «буквально» — чтобы подчеркнуть, что некое химическое горение действительно происходит и пожирает книги, стоящие на полках. Какое именно горение? Ни один из ученых, занимающихся свойствами бумаги, не представил достоверного исследования вопроса.
Никто не видел ни тлеющего тома, ни книжного пепла, ни доказательства тому, что такое тление — реальность. И что же? Документальный фильм ужасов На медленном огне, заказанный Советом по библиотечным ресурсам, повсеместно утвердил безосновательное мнение о возгораемости книг и переполошил библиотекарей; рядовые библиотекари поверили намеренному вздору, исходящему от ведущих представителей профессии, таких как Патриша Батин, а она вещала: «80% продукции в наших библиотеках напечатано на кислотной бумаге и неизбежно погибнет. Одна только Библиотека конгресса свидетельствует, что 77000 томов из ее списка книг, находящихся в угрожающем состоянии, ежегодно переходят в число книг крошащихся и просто в крошку...». После того, как слова об этих 77 тысячах книг (или, в некоторых версиях, семидесяти тысячах) были повторены достаточное число раз, они сделались неоспоримым фактом. К нему присовокупляют другие несомненные факты библиотечной псевдонауки: собрания удваиваются каждые шестнадцать лет; 3,3 миллиона томов распадутся в ближайшие двадцать лет; потребуется 358 миллионов долларов на их спасение путем микрофильмирования; эти расходы необходимы, поскольку позволят освободить стеллажи от 16,5 миллионов дубликатов, без всякой нужды рассеянных по библиотекам страны.
Эти девять утверждений равносильны страшному обвинению, брошенному в лицо освященной веками профессии. Неужто нечего сказать в защиту библиотекарей? Вместо того, чтобы разобраться в деле непредвзято, Бейкер дает полный выход тому, что сам определяет как «обвинительный порыв». Он подтасовывает свидетельства в свою пользу, но не путем искажения фактов, а средствами риторическими, такими как вырывание цитат из контекста и ловкое комментирование этих урезанных текстов. Например, пересказывая свое интервью с Патришей Баттин, он вперемешку с ее словами приводит слова других людей, по видимости опровергающие ее слова, да еще добавляет свои собственные возражения. В одном месте она говорит ему: «Я не считаю, что проблема была в нехватке места под книги...». Затем он цитирует статью ее коллеги по Колумбийскому университету: «Подумайте о расходах на новые помещения под книги...». Он связывает эти две цитаты подстрекательским замечанием о гибнущих книгах из другого места той же статьи: «Центральные стеллажи всех важнейших библиотек вскоре превратятся в антисанитарные свалки — в интеллектуальные мусорные ямы человечества». Затем он возвращается к Патрише Баттин: «И, однако же, мне она сказала самым доверительным тоном: "Я не думаю, что это обслуживающие вас библиотекари всегда пытаются все миниатюризовать ради экономии места на стеллажах"...». Подобного рода сближения вырванных из контекста кусков подается как доказательство вины.
Предъявление вины — цель обвинительного порыва; однако в своем стремлении заклеймить некоторых из выдающихся библиотекарей страны Бейкер иногда впадает в преувеличения. Нехватка места на стеллажах — серьезная проблема, и библиотекари отнюдь не пытаются увильнуть от нее с помощью «демонизации» или давая волю какому-то неестественному отвращению к бумаге. Бумага — материал непрочный. Книги часто портятся. микрофильмы сохраняют по крайней мере некоторые из исторических источников, даже если они не являются адекватной заменой оригиналам. Библиотеки больше не гильотинируют книг для микрофильмирования и не выбрасывают оригиналов. Большинство кошмарных историй Бейкера относится к эпохе, которая миновала, оставив после себя, как он справедливо считает, следы разрушений, но также и реакцию против допущенных ошибок. После нескольких громких скандалов в связи с утратой драгоценных книг Нью-йоркская публичная библиотека решительно отказалась от «убавительства»; другие библиотеки последовали ее примеру. Из сказанного не следует, что опасность миновала. Бейкер справедливо указывает, что в наши дни компьютеризация текстов может породить новый прилив энтузиазма, направленный против бумаги. Однако он изливает свое возмущение главным образом на методы, от которых уже отказались, — правда, с одним важным исключением.
В апреле 1999 года Бейкер прочел до подозрительности неброское объявление о том, что Британская библиотека собирается избавиться от американских газет, выпущенных после 1850 года, — то есть от их крупнейшей в мире коллекции, включавшей полные комплекты важнейших газет, уже исчезнувших со стеллажей американских библиотек. Газеты, заменив их никудышными микрофильмами, предполагалось выставить на аукцион или сдать в макулатуру. Было ясно, что на аукционе тон будут задавать перекупщики, которые купят газеты по бросовым ценам, а затем перепродадут их кусками в качестве сувениров. Прослышав о надвигавшемся несчастии, Бейкер тотчас попытался предотвратить его. Он умолял Британскую библиотеку отказаться от этой затеи, отдать газеты какому-нибудь учреждению, готовому сохранить их, выставить их на аукцион под условием покупки с целью сохранения, или же, по крайней мере, отложить аукцион — с тем, чтобы он и другие библиофилы могли собрать необходимую сумму. Но библиотека осталась глуха к этому призыву. В октябре 1999 года она распродала собрание, по большей части доставшееся перекупщикам. Бесценное сокровище было выброшено на ветер, на общественное мнение наплевали, уцелела лишь небольшая часть коллекции, купленная самим Бейкером на свои сбережения и деньги наскоро созданной некоммерческой корпорации, получившей поддержку от двух-трех фондов. Полные (и в хорошем состоянии) комплекты газет World Herald Tribune и других важных ежедневных изданий прошлого сейчас хранятся в специальном помещении, возведенном Бейкером неподалеку от своего дома в штате Мэн. «По временам, — говорит он, — я чувствую некоторое потрясение от мысли, что я в известной степени сделался библиотекарем, хранителем газет, что в мои обязанности входит следить за состоянием этого великолепного собрания, доставшегося нам от предков. Это замечательная история рассказана Бейкером с подъемом и юмором: перед нами Дон-Кихот, бросающий вызов Британской библиотеке и даже выигрывающий одну схватку. Но в какой мере эта история правдива?
Выдержки из книги Бейкера, краткая версию его рассказа, были опубликованы в журнале Нью-йоркер. Журнальный вариант был хорошим образцом пытливой и въедливой журналистики. Версия расширенная (книжная) из репортажа превращается в подробное изложение истории библиотечного дела за период со времени окончания II мировой войны. Эта история не совсем обычна. Автор не располагает материал в хронологическом порядке и вообще не приводит его в систему, он предлагает читателю серию коротких и в стилистическом отношении блестящих очерков, повествующих о нелепостях, а выстроенных таким образом, чтобы как можно сильнее поразить воображение читателя, вызвать у него как можно более сильный взрыв негодования.
Подразумеваемый смысл всего этого — в споре об институционных переменах. Суммировать его можно следующим образом. В 1944 году влиятельный библиотечный работник Фримонт Райдер предложил «закон естественного роста» библиотек. С помощью эффектных математических формул он утверждал, что американские библиотеки на всех парах несутся в тупик, обусловленный нехваткой библиотечного пространства. Единственный выход, по мысли Райдера, состоял в применении технического новшества, созданного Отделом стратегических служб [пп-8] во время II мировой войны: в микрокартах; они или другое техническое средство, ведущее к миниатюризации, должны были сменить книги. Заместитель директора Библиотеки конгресса Вернер Клапп, став главой Совета по библиотечным ресурсам в 1956 году, стал пропагандировать эту идею. В течение более чем тридцати лет на всемирных библиотечных конференция Клапп говорил о необходимости «охранитьельных» экспериментов, что привело к политике микрофильмирования и утрате миллионов газет и книг. С 1968 по 1984 год отдел микрофильмирования Библиотеки конгресса отснял на микропленку девяносто три миллиона страниц и «ликвидировал общественную собственность стоимостью более чем в десять миллионов долларов».
Потребовались, однако, немалые усилия на то, чтобы отучить других библиотекарей от мысли, что книги нужно хранить. Преемнику Клаппа на посту главы совета, Уоррену Хэйсу, пришлось немало потрудиться. Он привлек к делу директора библиотеки Колумбийского университета Патришу Баттин, которая и возглавила пропагандистскую кампанию в качестве движущей силы Комиссии по презервации и доступу. Статьи, лекции, семинары и беседы, слушания в конгрессе, фильм На медленном огне, слухи — в ход были пущены все средства. Совместными усилиями они убеждали мир в том, что американские библиотеки обратятся в прах, если стеллажи не освободить от бумаги и не заставить микрофильмами. Они изобрели тест на сгибание-разгибание — и все для того, чтобы оправдать желание библиотекарей освободить пространство книгохранилищах путем избавления от книг. Горячка микрофильмирования и убавительства достигла апогея в 1980-е. Но в 1994 году, когда Патриша Баттин ушла из комиссии, волна пошла на спад. Наступила реакция, во главе которой оказались более дальновидные библиотекари, такие как Дж. Томас-Танселл. Уничтожение газет Британской библиотекой в 1999 году стало последним скандалом такого рода, после которого вся эта эпопея была закрыта.
Все необычайно просто. Введенные в заблуждение фанатики не сумели понять проблему и путем распространения неверной информации учинили национальную катастрофу. Вопиющее несоответствие между причиной и следствием требует объяснения. Что, в самом деле, явилось тут главным: непроходимая глупость? Бюрократические упущения? роль двух-трех влиятельных деятелей и притягательность радикальных идей? Вопросы такого рода и отделяют историю от журналистики, во всяком случае, от большей ее части. Бейкер таких вопросов не ставит, он лишь указывает перстом на виноватых. Но в этом его выборе кроется нечто важное.
Неожиданно большое число книжных злодеев оказываются в той или иной степени связанными с ЦРУ, Группой исследования операций при ВМФ США, противоракетной защитой, Пентагоном или отраслями военно-промышленного комплекса. Бейкер подчеркивает, что страсть к микрофильмированию выросла, как и само ЦРУ, из Отдела стратегических служб в ходе II мировой войны. Вернер Клапп, распространявший идею из Библиотеки конгресса, негласно работал «консультантом ЦРУ», и цепочка консультантов тянется прямо к сегодняшнему главе библиотеки Джеймсу Биллингтону, у которого прослеживаются давние и не слишком библиотечные связи с ЦРУ. В Совете по библиотечным ресурсам «армейские ученые и консультанты ЦРУ» были представлены так густо, что их короткие, лишенные каких-либо оценочных суждений биографии в книге Бейкера заставляют подозревать доктора Стренжлава [пп-9] за каждым бачком с питьевой водой.
Список диких опытов в книге Бейкера (с поджариванием книг и ДЭЦ) рисует нечто еще более отвратительное: систематическую аннигиляцию, то, что Бейкер называется «уничтожением ради сохранения». То же впечатление создает цитата из Вашингтон-пост: «Должна ли Библиотека конгресса уничтожать книги, чтобы сохранить их?» Читатель просто не может не вспоминать самую жуткую фразу времен Вьетнамской войны: «Деревни было необходимо уничтожать, чтобы спасти их...». Цепочка ассоциация становится еще чудовищнее, когда Бейкер рассказывает о «помещении книг в газовые камеры». Но здесь Бейкер явно переборщил. Библиотекари все же не делали с книгами то, что нацисты с людьми.
Можно ли, как это делает Бейкер, обвинить библиотекарей в уничтожении истории? Пожалуй, но лишь в предположении, что газеты и в самом деле являются первыми черновиками истории. Бейкер проводит это утверждение с помощью выразительных метафор. Например, описывая перевозку 4600 томов газетных подшивок (где был и полный комплект Chicago Tribune), он говорит о «шестнадцати тюфяках и десяти тоннах актуальной истории столицы». Но точно также, как оригинальные документы не следует заменять микрофильмами, историю не стоит подменять ее источниками. Это материалы о фактах, не факты как таковые.
Пожелай Бейкер развить эту мысль, он мог бы еще усилить свою позицию, ибо газеты как исторические источники открывают громадные возможности для углубления нашего понимания прошлого. И не потому (как говорит Бейкер), что они — открытые окна в утраченный нами мир. Перед нами — собрание заметок, написанных профессионалами в соответствии с правилами своего ремесла. Но взятые как специфическая форма повествовательной прозы, эти заметки о текущих новостях показывают нам, как жившие в ту пору люди конструировали события, как улавливали некий смысл в по видимости беспорядочном мире, кипевшем вокруг них.
Для многих сегодняшних читателей первая полоса The New York Times является своего рода картой вчерашних происшествий. Они читают ее, как читают карту, — для ориентации, обыкновенно справа налево, то есть от передовицы к второстепенному, они следуют ключевым словам заголовков, задерживают взгляд на фотографиях, передвигаются вниз или на внутренние страницы, причем подсказкой им служат компоновка и типографические средства. Редакторы газеты имеют ввиду именно такое чтение, когда на своей летучке в 4:30 утра составляют макет страницы. Между производителями этой несущей смысловые знаки карты и ее потребителем возникает нечто вроде молчаливого диалога. Но стиль заметок и правила расположения материала меняются с годами и десятилетиями, и эти изменения отражают перемены в восприятии людьми окружающего мира: обнаруживают нечто неуловимое, не поддающееся точному определению, но вместе с тем выразительное и важное, подлежащее пониманию историка и расшифровке в его работах. Вот этого-то важного историк никогда не почерпнет из чтения микрофильма.
Совершенно ясно, что для изучения истории мировоззрений не обойтись чтением старых газет в оригинале. Якоб Буркхардт [пп-10] и Йохан Хейзинга [пп-11] показали, как важно для этого вглядываться решительно во всё, от правил поведения за столом и ритуалов погребения до стиля произнесения речей и стиля одежды. Антропологи продемонстрировали нам, как подобные сведения позволяют с громадной точностью реконструировать социальные установки и ценности прошлого. Однако историку, продвигающемуся вглубь времена даже во всеоружии антропологии, приходится все труднее. На заре нового времени наиболее популярной формой печатной продукции в Европе были дешевые брошюры с народными сказками и преданиями да плакаты-листовки; они были так популярны, что библиотеки их не собирали. В попытках воссоздать mentalites collectives прошлого историки типа Робера Мандру старательно собрали то, что осталось от этих документов, но осталось так мало, что результат оказался разочаровывающим. Как же, спрашивается, составят историки будущего картину американской ментальности эпохи Позолоченного века [пп-12], если не будут располагать газетами — и не копиями, а подлинниками, с их цветом, размером и фактурой?
Итак, Бейкер прав, когда осуждает «убавителей» газет; он мог бы, пожалуй, быть еще убедительнее в своей правоте, если бы обнаружил более адекватный подход к истории. Его сильная сторона — в писательском даре, в способности вызывать у читателя отклик на рассуждения, построенные на тонких, превосходно обыгранных деталях. С точки зрения литературной его книга даже еще более удачна, чем с фактографической. Я уже отметил, что по жанру это американская иеремиада, горестный плач и сетования. Писать в этом жанре непросто. Американцам твердили и твердят, что небо вот-вот обрушится на землю, что океан поднимается, земля сотрясается, экономика идет на спад, президентская власть вырождается, семья гибнет, а дни космического пространства сочтены. Неужто после этого читатель уронит слезу, услышав про гибель книг и газет? Коровы сходят с ума, киты выбрасываются на берег, ледники тают, леса горят, биологические виды исчезают, легкие не справляются, озонный слой истончился и вот-вот исчезнет, социальное обеспеченье, каким мы его знали, кончилось. Разве тут до библиотекарей?
Чтобы возбудить у читателя возмущение, Бейкер прибегает к ударным риторическим ходам. Он становится в позу простодушного наблюдателя, оказавшегося в чужих краях. Как меня занесло в этот дикий мир? — спрашивает он читателя с наигранным простодушием. «В 1993 году я решил написать несколько занятных очерков: о кинопроекторах, о ножницах для стрижки ногтей, о пунктуации, а также историю слова пиломатериалы...» Прежде, чем мы успеваем спросить, почему Бейкеру так уж нужно писать о ножницах для стрижки ногтей, мы уже сметены риторической волной — и с головой окунаемся в безумную историю о библиотекарях, уничтожающих книги.
Бейкер с открытой душой берет нас с собой в свое путешествие по странному библиотечному миру. В разгар своих бесед с библиотекарями он (с помощью заключаемых в скобки редакторских комментариев) доверительно подводит нас к пониманию смысла происходящего. Например, показав нам находящуюся в прекрасном состоянии, но списанную пошивку газеты Chicago Tribune за 1791 год с печатью Гарвардского университета и экслибрисом, из которого видно, что газеты куплены у наследников Икебода Таккера, он подзывает гарвардскую библиотекаршу и спрашивает ее, не потому ли эта подшивка была продана, что являлась дубликатом. «О, просто мы не держим таких старых газет иначе, как в форме микрофильмов, — отвечает библиотекарша. — Они портятся...» Тут он бросает реплику — и не ей, а нам: «Так-то, приятель! Они не держат, потому что тебе наплевать...»
Разговорная интонация, цитаты с примечаниями типа «Ах, вот оно что! Теперь-то ясно!» вовлекает нас в эзотерический круг посвященных, помогая вглядеться в химические формулы и технику микрофильмирования. Подробно объяснив, как ученые во всеоружии точных методов планируют опыты и строят графики для доказательства чепухи (якобы неизбежного разложения бумаги), Бейкер восклицает в сердцах: «Ну, не бред ли всё это!?» И вы соглашаетесь: «Бред! Разумеется, бред...»
Эзотерическая вовлеченность важна. Бейкер всячески подчеркивает, что добросовестно вглядывается в творящееся в лабораториях, — и дает читателю почувствовать, что и он побывал «там»; в первую очередь — в Библиотеке конгресса:
«Диэтиловый цинк (его с ласковой фамильярностью именуют ДЭЦом) — ингредиент патентованной методики, разработанной в Библиотеке конгресса в 1970-е. Вы помещаете ваши пожираемые кислотой книги в пластиковые корзины (непременно корешком вниз) по пять тысяч разом, запихиваете корзины в громадную, трехметровой высоты герметическую камеру, отдаленно напоминающую нефтяную цистерну (в ней некогда имитировали безвоздушное пространство), завинчиваете люк, откачиваете воздух — и напускаете туда чудодейственный газообразный ДЭЦ...»
Тут все уравновешенно: хватает и наукообразия, создающего достоверность, и стилистической тонкости, вскрывающей нелепость происходящего.
К сходным же приемам Бейкер прибегает в своих романах. Сперва — зорко подмеченная и выхваченная микроскопическая деталь, затем — приводящая в замешательство авторская ремарка, делающая деталь смешной, нелепой или милой, в результате — чувство общности между автором и читателем. Вот, например, как он это делает в романе Бельэтаж 1988 года:
«Иногда лучше выждать, держа руку наготове в кармане рубашки до тех самых пор, пока вам не расскажут все до конца, а лишь затем, кивая в знак согласия и смеясь, вытащить авторучку, услышать, как пружинка, прижимавшая авторучку к ткани рубашки, щелкнула по металлическому корпусу инструмента, услышать второй щелчок, когда, нажав на кнопку, вы выдвигаете наконечник с шариком (тот и другой вызовут в вашем сознании доносящиеся издалека щелчки в трубке телефона, когда на ваш звонок вот-вот отзовется знакомый голос), причем оба звука вы отчетливо различаете даже в шумном ресторане, поскольку человеческие голоса несет к вашей перепонке волна гораздо более низкой частоты...»*
* См. превосходный очерк Адама Тирлвелла (Adam Thirlwell) Жизнь и затруднительные положения Никольсона Бейкера, джентльмена, альманах Arete, осень 2000, стр. 123.
Этот всевидящий Я еще и слышит замечательно. В Сгибании-разгибании звуки тоже подсказывают ему многое, только не воодушевляющее, а тошнотворное. Вот как описана расправа над газетами, учиненная Тимоти Хьюзом в Уильямспорте, штат Пенсильвания:
«Этот сдержанный, чрезвычайно добросовестный человек с маленькими усиками некогда входил в совет музея Малой лиги [пп-13] в южной части Уильямспорта. Обыкновенно он занимается "вырезанием" газет: орудуя специальным ножом с несколькими лезвиями, извлекает газеты из подшивок (при этом вы слышите, как лопаются аккуратно перерезаемые в нутре тома нити переплета) и продает номера с кричащими заголовками (в которых — Аль Капоне [пп-14], Лузитания [пп-15], Бонни и Клайд [пп-16], Амелия Эрхарт [пп-17]) или же с самыми первыми, исконныеми, рекламами сока-колы, рисунками Томаса Нэста [пп-18], укрепляя страницы на листах белого картона, — продает на специальных выставках бумажных изделий (куда покупатели стекаются в поисках старых почтовых открыток, плакатов, бейсбольных карт и тому подобной шелупени), но продает и иначе — через печатные каталоги, через сайт...»
Длинные предложения, забранные в скобки ассоциации, воздействие на читателя через прямые чувственные образы (в этом пассаже опорным является образ аккуратно перерезаемых изнутри подшивки нитей переплета) — вот чем виртуозный гипер-реализм Бейкера проступает во всем его многообразии — как в публицистике, так и в художественной прозе. Однако разрезание подшивки газет в реальной жизни — не то же самое, что щелканье кнопкой авторучки в беллетристике: это — варварство. Между тем варвары, какими Бейкер изображает их, — люди по видимости благопристойные, с аккуратными усиками и галстуками бабочкой. (Похоже, что эти галстуки Бейкеру поперек горла. Главный злодей, Вернер Клапп, предстает у него как «человек эрудированный и разносторонний, в галстуке бабочкой»; другой никудышный малый, Дэниел Бурстин, в прошлом работавший в Библиотеке конгресса, — «всегда при бабочке».) Эти детали подкрепляют обвинение, потому что Бейкер не приписывает злодеям-заговорщикам злых помыслов. Оно всего-навсего описывает несчастье, случившееся из-за их недомыслия. В качестве простака в чужих краях, он, кажется, принимает окружающее как данность, спокойно и беспристрастно. Его повествовательное Я — всего лишь камера документалиста. Она не упускает ничего — и свидетельствует, что система прогнила. Перед нами гипер-реализм в форме нравоучения; основательный труд и увлекательное чтение. Но правда ли все это? В целом, я полагаю, правда, хотя и не столь безупречная, как поначалу кажется. Книга остается журналистской иеремиадой — и так и должна читаться; не стоит видеть в ней серьезную историю библиотечного дела последнего полустолетия. Еще — ее стоит прочесть ради содержащихся в ней четырех рекомендаций. Каждая из них представляется разумной. Вот они:
1. Библиотеки, существующие на общественные деньги, должны получать их под условием помещения на своих сайтах ежемесячных отчетов о том, что они собираются списывать. Тем самым общественность получит возможность судить, ответственно ли относится руководство библиотек к своим собраниям.
2. Библиотека конгресса должна построить или снять большое помещение в окрестностях Вашингтона — с тем, чтобы, пронумеровав, хранить там все издания, которые она получает от издателей, но не хочет или не в состоянии поместить на своих стеллажах. Если библиотека не может взять на себя этой важнейшей функции, подразумеваемой функции национального книгохранилища, конгрессу следует создать и финансировать другое архивное учреждение.
3. Несколько библиотек страны должны начать коллекционировать и подшивать для долгого хранения сегодняшние газеты.
4. Национальный фонд гуманитарных наук должен либо вовсе отказаться от финансирования Газетной программы США и Программы микрофильмирования ветхих книг, либо продолжать это финансирование под двумя непременными условиями: что (1) микрофильмирование не будет наносить никакого ущерба изданиям и что (2) все оригиналы будут после микрофильмирования сохраняться.
Но как быть делать с драгоценными комплектами старых газет? Из них уцелели немногое, большинство же выброшено библиотеками — и утрачено невозвратимо, навсегда. В отличие от бизонов и лесов, их не возродишь. Журналистская ходячая мудрость, с которой мы начали это разговор, нуждается в поправке: нет ничего мертвее вчерашней газеты — кроме уничтоженной вчерашней газеты.
P. S. Вашингтонский Совет по библиотекам и информационным исследованиям только что подготовил проект рекомендаций по сохранению оригиналов книг и газет. Отчет получил одобрение конгресса; в нем предусмотрены мероприятия общенационального характера по презервации изданий, а сверх того — шаги в сторону сохранения аудио— и видеозаписей и записей цифровых, которые утратить еще легче, чем печатные. 22 марта эти предложения обсуждались на открытом собрании в Нью-йоркской публичной библиотеке. Они совпадают с некоторыми из рекомендаций Никольсона Бейкера, свидетельствуют, что общественность осуждает методы, которые он осудил и которыми руководствовался бывший Совет по библиотечным ресурсам.
1. Nicholson Baker. Double Fold: Libraries and the Assault on Paper (Сгибание-разгибание: Библиотеки и наступление на бумагу, 2001).
2. Я обвиняю! (фр). Так называлась знаменитая статья Эмиля Золя в защиту Дрефуса в парижской газете Aurore (Заря, 1898).
3. Джозеф Пулитцер (1847-1922) — американский издатель и редактор газет, самый влиятельный журналист своего времени, в значительной степени определивший структуру современной газеты. С 1917 года Колумбийский университет, где по инициативе Пулитцера в 1912 году было открыто отделение журналистики, присуждает Пулитцеровскую премию.
4. 1623 года.
5. 1452-56.
6. Уильям Рандолф Херст (Hearst, 1863-1951), влиятельный американский издатель, оказавший большое влияние на журналистику.
7. 1898.
8. Разведывательное учреждение, возникшее в годы II мировой войны. В 1947 году преобразовано в ЦРУ.
9. Персонаж фильма Стэнли Кубрика Доктор Стренжлав, или Как я перестал бояться бомбы и полюбил ее (1964). В трагикомедии едко высмеяны тупость военных, ученых и политиков эпохи атомного противостояния.
10. Якоб Буркхардт (Burckhardt, 1818-97), швейцарский историк культуры и философ, зачинатель т. н. культурно-исторической школы в историографии. Труды по истории греческой культуры и по культуре Италии в эпоху Возрождения.
11. Йохан Хейзинга (Huizinga, 1872-1945), нидерландский историк и философ. Труды по истории культуры средних веков и Возрождения.
12. Годы 1870-1898 в США.
13. Детская бейсбольная лига США, учрежденная в 1939 году в Уильямспорте.
14. 1899-1947. Знаменитый американский гангстер, державший в руках организованную преступность в Чикаго в 1925-31 годах.
15. Британский океанский лайнер, потопленный 7 мая 1915 года немецкой подводной лодкой, что ускорило вступление США в I мировую войну.
16. Бонни Паркер (1911-1934) и Клайд Барроу (1909-1934), мелкие грабители, прославленные американскими СМИ и кинофильмами.
17. 1897-1937. Американская летчица впервые в одиночку совершившая перелет через Атлантический океан (21-22 мая 1932). Погибла в Тихом океане во время кругосветного перелета.
18. 1840-1902. Американский карикатурист.
Перевод Юрия Колкера: май 2002, Боремвуд, Хартфордшир;
помещено в сеть 8 ноября 2011
журнал ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНЫЙ ФОРУМ (Сан-Фрациско / Москва) №10, 2002 (с искажениями).
