Юрий Колкер

В середине 1982 года, в Ленинграде, был составлен и размножен машинописный сборник Острова*, представляющий собою антологию неподцензурной ленинградской поэзии и охватывающий примерно тридцатилетие: годы с 1949 по 1980.

* Острова. Антология ленинградской неофициальной поэзии. Составители: А. Антипов, Ю. Колкер, С. Нестерова, Э. Шнейдерман. Л., Самиздат, 1982

Редакторы-составители работали вместе около полутора лет и просмотрели более 6200 лирических стихотворений. Из 172 авторов, оказавшихся в поле их зрения, лишь 80 стали участниками антологии.

Необходимость в итоговой антологии ощущалась тогда многими. Казалось, что период, иногда называемый медным, или бронзовым, веком русской поэзии, полностью завершился, и мы стоим на пороге нового, пока еще безымянного времени; хотелось понять, чем был и что дал самиздат за истекшие тридцать лет в своем самом подвижном и долговечном жанре: в поэзии. Затем, многим казалось важным что-то противопоставить выходившей в Америке антологии К. Кузьминского, неудовлетворительной текстологически и составленной без должного критического отбора.

Идея ленинградской антологии зародилась в литературных кругах, близких к машинописному журналу Часы, существующему вот уже второе десятилетие и, в самом деле, выходящему с правильностью часового механизма. Начало работы над нею совпало по времени с формированием характернейшего общественно-литературного предприятия 1980-х, получившего имя Клуб-81. Это полуофициальное (разрешенное, пристально надзираемое, но не рекламируемое) литературное объединение возникло в тех же литературных кругах, в сфере интересов той же инициативной группы, — и при прямом посредничестве и опеке со стороны КГБ. Писатели второй литературы, числом около ста, были поименно, по списку, приглашены участвовать в Клубе. В большинстве своем они приняли это приглашение и подписали устав; отказалось лишь шестеро.

Оставляя в стороне многообразные и часто смутные, неосознанные цели, которыми руководствовались вступившие в Клуб писатели, отметим, что КГБ, организуя Клуб, имел в виду, во-первых, по возможности коагулировать самиздат и зарубежные публикации, во-вторых, трансплантировать наиболее покладистых писателей, измученных полуподпольным существованием и безвестностью на родине, из второй литературы в первую. Платформой для компромисса послужило почвенничество, обеими сторонами понимаемое, конечно, очень по-разному. Клуб вскоре представил своим кураторам четыре сборника стихов и прозы, ходатайствуя об их напечатании. (Один из этих сборников, выхолощенный и разбавленный, вышел в типографском исполнении под названием Круг в самом конце 1985.) Антологии Острова не было среди этих сборников; ее составители, среди которых трое были членами Клуба, заняли более независимую позицию. Например, в Острова вошли ленинградские стихи эмигрантов и вообще тех, кто давно уже не живет в Ленинграде (не исключая покойных поэтов, целиком принадлежавших самиздату: Л. Аронзона, А. Морева, Р. Мандельштама). Ни один из составителей антологии не был эстетическим единомышленником другого; Острова явились столько же плодом сотрудничества сколько и борьбы мнений. Индивидуальности составителей отразились в книге не в одинаковой мере, каждый из них хотел бы видеть ее несколько иной. Но, быть может, в этом — одно из ее достоинств. Вместо группового сборника, каковым были и Живое Зеркало (1973; 14 авторов), и Лепта (1975; 23 автора), — мы имеем на этот раз действительно антологию, не свободную от недостатков, но дающую приемлемую пробу грунта ленинградской второй литературы.

Составители не вполне согласились как в оценке результатов своей работы, так и в оценке явления, которое эта работа должна характеризовать. Мои наблюдения, несколько неожиданные для меня самого, сводятся к следующему. Мне представляется, что серьезное рассмотрение художественной стороны Островов могло бы не только поколебать некоторые из установившихся во второй литературе авторитетов (по этому пункту среди составителей разногласий не было), но и способствовать большей сдержанности в оценке самиздата в целом. Я увидел, что вторая, неподцензурная, поэзия нисколько не отменяет первой, русско-советской, от которой она отпочковалась, а в смысле владения стихотворной формой, в смысле мастерства и профессионализма, — пожалуй, и уступает ей; что свобода от цензуры и самоцензуры не тождественна творческой свободе; что свобода совести, понятая как свобода от совести, есть худшее рабство, ведущее к разнузданности и энтропийной вакханалии.

Разумеется, вторая литература развивается в очень трудных условиях. Почитатели не могут заменить поэту читателей. Ему нечем компенсировать отсутствие вдумчивой и открытой критики. Ему необходимо публиковаться. Всякий печатающийся автор знает эффект отчуждения своего текста, набранного типографским способом: воспроизведенный равнодушной рукой, а затем машиной, текст начинает жить самостоятельной жизнью; сочинитель смотрит на него уже со стороны и яснее видит свои промахи. Это чувство, охлаждающее и сдерживающее, незнакомо многим представителям второй литературы, — отсюда столь частое в этой замкнутой среде карикатурное преувеличение авторами своего значения и места, столь непомерная игра честолюбий. В Островах нет (или, скажем осторожнее, почти нет) авторов вовсе бездарных, но лишь немногие из этих 80-и всерьез и без скидок удовлетворяют тем высоким претензиям, которые предъявляет к своим поэтам русская литература, — и так получилось, что среди этих последних очень заметны, если не преобладают, поэтессы.

Поэтессы, как мне кажется, дают репрезентативный срез лучшей части ленинградской второй литературы и хорошо представляют Острова. В антологии их 16 из 80-и участников. Они лишь числом уступают мужской популяции сборника: людей, случайных в литературе, среди них — в процентном отношении — несравненно меньше. Образцы женской лирики в русской поэзии совершенно лишают сегодняшних поэтесс каких либо прерогатив слабого пола (однако основанное на этом пренебрежение к слову поэтесса вряд ли оправдано; договорившись называть поэтом Ахматову, мы ведь все равно не сможем называть поэтессой, скажем, Евтушенко).

В предлагаемой подборке каждая из поэтесс представлена лишь одним стихотворением*, но, в известном смысле, в границах журнальной публикации, этого оказывается и достаточно: так они выразительны и непохожи одна на другую.

* Кари Унксова (1941-1983), погибшая под колесами автомобиля уже после выхода антологии, представлена стихотворением, не вошедшим в окончательный текст Островов.

Картина «брошенной столицы» (Е. Игнатова), а вместе с нею — культурной подсоветской России последних лет, предстает вдруг с неожиданной стереоскопичностью и силой. Читатель отметит еще, что хотя в приводимых стихах нет ошеломляющих художественных открытий (а среди их авторов — испепеляющих дарований), но все же перед ним, по большей части, — значительная, идущая от сердца поэзия, а не холодное версификаторство; что поэтессам второй литературы есть что сказать, и основная их тема (если уж обозначить ее одним словом) — скорее родина, чем традиционно поэтизируемая любовь.

Большинство подобранных мною стихотворений прежде не печаталось, зато все их авторы (исключая, может быть, одну Е. Мейловскую) публиковались в СССР и/или в свободном мире; все (считая и покойную Кари Унксову) пересекли 35-летний рубеж. Лишь двое (Ю. Вознесенская и Т. Костина) живут в эмиграции, причем вторая выехала спустя два года после выхода Островов. Замечательно и в высшей степени характерно, что большинство представленных здесь поэтесс сделалось участницами самиздата (а потому и антологии) не в результате политического или хотя бы эстетического диссиденства, а нечаянно, вопреки своей воле и желанию (в особенности это касается О. Бешенковской и З. Эзрохи; первая публикуется в СССР со школьной скамьи, т.е. примерно четверть века; вторая печаталась в самых престижных советских изданиях: в журнале Юность, в Литературной газете). Вытеснению в самиздат авторов, готовых считаться с установлениями советской власти и даже уважать их, не найти рационального объяснения, если не вспомнить, что власть эта в принципе нетерпима к таланту и гонит его всюду, где встречает.

1987, Иерусалим
помещено на сайт 14 декабря 2011

журнал Стрелец (Джерси-Сити–Париж) №10, 1987.

[К статье, направленной в Стрелец, были приложены отпечатанные на машинке стихи, которые и появились в том же номере:

Зоя Афанасьева. «Бога Феба вязальные спицы…»
Ольга Бешенковская. «Не живопись, а жиропись. И не…»
Юлия Вознесенская. «Накажи меня строго, Господь! — Без расплаты нельзя…»
Тамара Буковская. «Шутишь, балуешь или шалишь…»
Светлана Востокова. Барокко («И не были пустыми небеса…»)
Елена Дунаевская. «Всё пройдёт и пребудет, пребудет и снова пройдёт…»
Татьяна Костина. «Я вижу руку левую твою…»
Елена Игнатова. «С рожденья, сколько помню — степь и снег…»
Елена Мейловская. Утро в деревне («Петух бы прокричал, да нет его…»)
Татьяна Котович. «Я дышала в цехах типографскою краской…»
Елена Пудовкина. «Куда сегодня может завести…»
Татьяна Михайлова. «Опять развалились последние туфли…»
Кари Унксова. «Милиционер…»
Александра Созонова. «Разденься, радость моя…»
Зоя Эзрохи. Ода больничному листу («Всю ночь болело очень горло…»)
Елена Шварц. Кинфия (2) («Снова сунулся отец с поученьем…»)]