Кажется, именно Павлу Антокольскому русская поэзия обязана ещё одной рифмой к слову солнце, солнечной и атомной, по представлениям XX века — почти точной:
|
Было ж солнце, как солнце, И луна, как луна. Ни плутоний, ни стронций Не тревожили сна. |
Я услышал эти стихи в ленинградском дворце пионеров, в поэтическом семинаре Н. И. Грудининой, которая знакомила нас, школьников, завороженных рифмой, с творчеством Антокольского; услышал и запомнил на всю жизнь… Может быть, не безупречно запомнил; в книге я этих строк так и не прочёл, в последующие годы в Антокольского не заглядывал.
Грудинина читала из Антокольского, перелистывая страницы солидного тома в тканевом переплёте с твёрдой обложкой и перемежая чтение комментариями.
— Поэма Антокольского Сын, — сказала она среди прочего, — побудила некоторых из нас, — тут она перечислила ничего не значившие для меня фамилии авторов ее поколения, — стать профессиональными поэтами.
Мы, желторотые сочинители, слушали наставницу в царских покоях, в бельэтаже Аничкова дворца, за длинным, резным, красного дерева, столом с забранной зелёным сукном серединой. При чтении Грудинина курила толстые папиросы, а безобразные, смятые окурки неряшливо складывала на бумажку слева от книги — и прямо передо мною, отчего на меня волнами накатывала тошнота. По сей день вижу пепел на дворцовом сукне и не могу побороть отвращения. Поэма Антокольского мне тогда не понравилась, показалась какой-то слишком советской. Комментарии Грудининой тоже были не в моем духе. Ее слова «стать поэтами», да еще «профессиональными», показались мне дикостью; как это: писать стихи — и не считать поэзию содержанием всей твоей жизни?!
Имя Антокольского, звонкое и поэтическое, я тоже крепко запомнил. Поэма отдавала нехотя усвоенным большевизмом, но сам-то Антокольский — в этом была его главная для меня притягательная сила — захватил в свои юные годы, а значит, и представлял в нашей убогой провинциальной Совдепии не что-нибудь, а Русскую Литературу. Понятно, эти формулировки пришли потом; тогда я только чуял неладное, не понимал, что страна советов — глухая провинция, окраина цивилизованного мира. Не вполне понимал и то, чем влечёт меня Антокольский, а вместе с тем чувствовал: он уже классик, он уже причислен к сонму избранных, к лику святых. Это и осталось в подсознании подростка, — дело извинительное.
Подсознание сработало и в 1973 году. Предположительно взрослым, на самом же деле всё ещё зелёным юнцом (взрослели в ту пору катастрофически медленно), я в письме обращаюсь к Антокольскому с умопомрачительным, уродливым советским словечком глубокоуважаемый (а не просто уважаемый, как в тот же день и по той же нужде в письме к советскому поэту Межирову). Стыжусь, а не отрекаюсь: было. Отчасти тут еще сработала инерция: тем же словечком, но уж там-то совершенно обязательным, я начал моё письмо к советскому литературному сатрапу Борису Полевому.
Ко всем трём названным я обращаюсь небескорыстно, по делу: в надежде получить протекцию, — и, конечно, ни от кого ничего не получаю. Стыжусь ли этого? Не очень. Частичную ответственность перелагаю на доброхота, подсказавшего мне этот ложный шаг: на В. В. Афанасьева, сотрудника московского антисемитского издательства Молодая гвардия, почему-то кинувшегося мне помогать. Не до конца стыжусь потому, что я обращаюсь всё-таки к писателям, пусть и в очень разной степени заслужившим это имя. В 1973 году советский режим я презираю вполне, но выхода из него не вижу, жить без стихов не могу, всеми силами стараюсь пробиться в печать и тоже стать писателем, советским писателем. Но если положить дело под микроскоп, то стыд всё-таки тут: я отступаюсь от моего коренного принципа нигде ни в чём не искать протекции у сильных мира сего, всюду всего добиваться своими силами. Этого отступничества — стыжусь.
Испытываю неловкость и от моей цветистой, прямо-таки рококошной вежливости в этих письмах, но документ есть документ, и деваться некуда, таков уж я был в годы моего запоздалого литературного становления, моего недолгого и неуклюжего конформизма. Приискать апологетику было бы нехитро и здесь; например, такую: подчеркнутой вежливостью мы обыкновенно отгораживаемся от чужих; такая вежливость — двухпроцентный раствор лицемерия, созданный цивилизацией как раз для этого: чтобы отгораживаться и, тем самым, облегчать отступление. Человеческая улыбка, неизвестная в животном мире, той же природы.
Остаётся добавить, что из этих трёх в очень разной степени советских писателей, к которым я, с подсказки Афанасьева, обращаюсь по нужде в 1973 году, — Антокольский был мне тогда, при всём только что сказанном, наиболее близок, наименее чужд.
Ю. К.
30–31 июля 2014,
Боремвуд, Хартфордшир
| от ЮК 05.09.1973 | от Антокольского 13.09.1973 |
| от ЮК 14.09.1973 | от Антокольского 10.10.1973 |
| от ЮК 22.10.1973 | — |
5 сент 1973, Ленинград
[проспект Смирнова
(Ланское шоссе) 20-1 кв 46,
194219 Ленинград]
[П. Г. Антокольскому:
Москва Г-34,
ул. Щукина 8а кв 38,
119034 Москва]
Глубокоуважаемый Павел Григорьевич!
Заручившись рекомендацией В.Афанасьева («Молодая Гвардия»), обращаюсь к Вам с просьбой просмотреть несколько моих стихотворений.
Виктор Афанасьев был в Ленинграде в этом году, благожелательно отозвался о моей работе и посоветовал обратиться к Вам. Ясно давая себе отчёт в том, как Вы заняты, я всё же решаюсь последовать его совету, так как остро заинтересован в Вашей критике. Публикуюсь я редко. Одна из причин видится мне в полной изоляции и отсутствии квалифицированной помощи. Поэтому я убеждён, что Ваше суждение о моей работе, сколь бы строгим оно ни оказалось, будет иметь решительное влияние на моё будущее.
Конечно, пролистав мою подборку, Вы легко догадаетесь (это отмечал и В.Афанасьев), что у меня есть некоторые основания считать себя Вашим учеником. Впрочем, на это, очевидно, претендуют многие молодые авторы нашего поколения, и само по себе это качество ни о чём не говорит; однако именно оно подкрепляет мою решимость писать Вам.
С настоящим письмом у меня связаны большие надежды. При всём том, как бы ни повернулось дело, Вашим должником остается —
/Ю.И.Колкер/
+++++++++++++++++++++++++++
Ленинград
Смирнова 20-1-46
Юрий Иосифович Колкер
[П. Г. Антокольский:
Москва Г-34,
ул. Щукина 8а кв 38
119034 Москва
13 сентября 1973 (по штемпелю на конверте с датой отправления: 13973)]
[Ю.И. Колкеру:
проспект Смирнова (Ланское шоссе)
20-1 кв 46,
194219 Ленинград]
Уважаемый Юрий Иосифович!
Простите, что отвечаю Вам с опоздание[м] почти в неделю: я и хворал, и занят был, и люди разные были и прочее. Так что только сегодня внимательно прочел Ваши стихи. Они интересны и в целом, в общем, в основном сочинены не зря — за ними стоит личность и судьба.
Но есть в Ваших стихах (в большинстве их) некоторые досадные, если даже не опасные, признаки, о которых я обязан Вам доложить коротко и без недомолвок. Прежде всего это — громоздкая, вредная эрудиция. Например цикл «Фукидид» настолько переукомпле[к]тован собственными именами и географическими названиями, что в нем полное отсутствие воздуха, а читателю нужен кислород.
А где-то, в других стихах мелькают имена Вивальди или Филиппо Липпи, тоже, как чужеродные тела, ничего не прибавляющие, разве что лишний орнамент, «архитектурное излишество».
В конечном счете это признаки дурного вкуса.
Сюда же я отношу, к примеру, такие явления, как «акварельная грусть», «застенчивый фасад», «мизинцем розовым». Впрочем, это стихотворение в целом и главном («атеистический сюжет») по обилию живых реалий — одно из лучших. Правда, «шлёпки» лучше заменить более употребительными в живой речи «тапками».
Стихотворение «Петроград», к сожалению, невнятно и невразумительно: каюсь, я так и не понял, что это за мальчишка с огнестрельным оружием, зачем затесался он в стихи, что задумал — убийство или самоубийство [там речь о Леониде Каннегиссере, убившем Свердлова, с внутренней цитатой из его стихов; естественно, стихи невнятны; я рисковал; но, как видно, рисковал мало — если даже Антокольский не понял, не вспомнил]… В таких случаях надо быть ясным до последнего предела, ничего не оставлять за кадром.
Какая хорошая (тем, что живая) строфа:
|
Нет, я судьбою не обижен, Пишу стихи, дружу с людьми, Порой мне голос музы слышен, Я счастлив, черт меня возьми. |
(лучше бы: «я очень счастлив, черт возьми», «черт» и «возьми» нельзя разделять!)
Стихотворение «Здесь прогуливалась история»… по сути дела могло бы очень состояться. Но опять мешает, режет глаз и ухо Флоренция! Зачем она на невском берегу? К дьяволу Флоренцию!
Хорошие (опять оттого что живые) стихи о военных фотографиях. «Эдварда» я не понял: его связь с Байроном, нужность такого сопоставления не проявлена: ваш ап[п]арат не сработал, он не наведен на фокус. И наконец — последнее «Дождик на проспекте Смирнова». За одну строчку о журнальном болване Вам простится многое. И вообще это стихотворение настоящее. Но что за чудовищное ударение — «римля́нка»: по русски[sic!]: ри́млянка. Лучше уж «рижанка».
Наконец, последнее. Бросьте, милостивый государь, говорить о себе, как о чьем-то ученике. В искусстве нет учителей и учеников. Меньше всего я могу считать себя Вашим учителем, равно как не могу (да и не хочу) быть учителем кого бы то ни было в нашей поэзии. Все это пережитки другой эпохи, другого отношения к общему нашему делу! Во!
С душевным приветом
[подпись] 12 сентября 73
6 октября 1973, Л-д.
[Ю. И. Колкер
проспект Смирнова
(Ланское шоссе) 20-1 кв 46,
194219 Ленинград]
[П. Г. Антокольскому:
Москва Г-34,
ул. Щукина 8а кв 38,
119034 Москва]
Глубокоуважаемый Павел Григорьевич!
Искренне благодарю Вас за письмо от 12.09.73 и доброе отношение к моим стихам. Не только похвалы, но и Ваша критика доставили мне глубокое удовлетворение — именно потому, что с Вашими замечаниями нельзя не согласиться. Я хочу возразить Вам только в одном. Вы пишете: «…в стихах мелькают имена Вивальди или Филиппе Липпи … как чужеродные тела, ничего не прибавляющие, разве что лишний орнамент…».
На самом деле для меня эти имена означают нечто большее, это — мировоззренческие символы. В конечном счёте для меня важно противопоставление: Вивальди и Моцарт противопоставляются Бетховену, Филиппо Липпи и Боттичелли — Рафаэлю и Микеланджело, а в поэзии, чтобы не углубляться, Ходасевич — Маяковскому. В своей позиции я не одинок. Другое дело (и здесь я не могу с Вами спорить), что в стихах моя задача мне не удалась.
Ваша доброжелательность поощряет меня вновь обратиться к Вам с просьбой. Вы знаете, каково приходится теперь молодым авторам. В Ленинграде первая книга стихов может пролежать в издательстве десятилетие и более того. Это и моя судьба. Я положительно потерял надежду увидеть когда-либо титульный лист со своим именем. В будущем году я намерен искать счастья в московских издательствах. Могу ли я надеяться на Вашу поддержку? Ваша рецензия могла бы решить дело.
Ещё раз благодарю Вас за участие и прощаюсь. Ваш —
(Ю. Колкер)
194219 Ленинград, пр.Смирнова 20-1-46
[П. Г. Антокольский:
Москва Г-34,
ул. Щукина 8а кв 38
119034 Москва
10.10.73 (по штемпелю на конверте с датой отправления: 101073)]
[Ю.И. Колкеру:
проспект Смирнова (Ланское шоссе)
20-1 кв 46,
194219 Ленинград]
Дорогой Юрий!
Вы наивный чудак и фантазер, если предполагаете, что мое или чье нибудь [sic] еще предстательство может сразу изменить Вашу литературную судьбу в той или другой редакции, московской или ленинградской, это все равно. Чудес не бывает. Волшебные палочки фей отменены у нас давным давно. Да ведь и Вы хорошо знаете, как обстоит дело, какие очереди претендентов стоят годами почти без движения. Внимание к молодым — это фикция. Впрочем, и то сказать, — само количество этих молодых недаром удручает редакторов и прочих кому ведать надлежит. Незачем удивляться, если эти деятели в подавляющем большинстве мало компетентны, а то и совсем ни в ухо, ни в рыло. Но разве среди поэтической молодежи нет таких же олухов? Вот они и находят, как говорится, общий язык между собою, а берут при этом количеством, большинством. Процесс необратимый. Бывают, но редко, эпохи двадцатых годов XIX и XX века. Но бывают и другие, когда посредственность берет верх. Это сказывается в новом искусстве. А в поэзии, посколько на первый взгляд, она доступна каждому, научившемуся рифмовать, для посредственности наше время лафа!
С этим трудно мириться даже такому старику, как я [в 1973 году Антокольскому (1896-1978) 87 лет]. Но я не знаю способов каким бороться с таким положением вещей.
Вот отчего, однажды похвалив и этим обнадежив Вас, я на этом вынужден остановиться. Поймите меня правильно. Сказанному в Вашу пользу я не изменяю.
Ваш
[подпись] 10 октября 73
22 октября 1973, Л-д.
[Ю. И. Колкер
проспект Смирнова
(Ланское шоссе) 20-1 кв 46,
194219 Ленинград]
[П. Г. Антокольскому:
Москва Г-34,
ул. Щукина 8а кв 38,
119034 Москва]
Дорогой Павел Григорьевич!
Благодарю Вас за письмо от 10.10.73. Я уже успел раскаяться в своей опрометчивой просьбе. Конечно, я понимаю, что Ваша рецензия на мою книгу не могла бы в корне изменить положение, однако согласитесь, что очень многие из издательского люда отнеслись бы к ней иначе, чем, скажем, к рецензии Межирова или Евтушенки — она могла бы не изменить в корне, а поторопить дело. Но всё это, в конечном счёте, пустяки.
Вашим расположением и Вашей симпатией к моим стихам я дорожу больше, чем дружбой с изобретением Гутенберга. Здесь, кстати, я нахожу ответ и на Вашу реплику о всеобщем засилии версификаторов, среди молодёжи и среди немолодёжи: причастность к поэзии и доброжелательность немногих знатоков приносят большее удовлетворение, чем любые издательские успехи. Версификаторам это чувство незнакомо. Вот Вам и способ борьбы: молчи, скрывайся и таи.
Теперь я хочу проиллюстрировать Ваши слова о господстве посредственности, и, быть может, развеселю Вас. Передо мной тематический план издательства «Наш Современник». Вот что эти люди обещают читателю.
|
Я с детства знаю партработу С её главнейшей стороны... |
Не правда ли, отчётливо слышна здесь интонация Гаврилиады Ильфа и Петрова?! «Так писал Леонид Чикин в одном из своих стихотворений. Автор восьми (!) поэтических сборников, бывший партработник, он в каждой книжке находит место для стихов о коммунистах, людях всегда идущих впереди.» Вот другой пример.
|
А в Белоруссии, а в Польше, А на Днепре, а на Десне Бил бронебойным бронебойщик И по зиме, и по весне, |
т. е., как я понимаю, бил по чём попало. «Фёдор Сухов — тонкий художник», комментирует издательство. Что и говорить, Вы правы, суровые времена!
Еще раз благодарю Вас за помощь и участие.
Почтительно,
Ваш
(Ю. И. Колкер)
1973
Ленинград // Москва
помещено в сеть 7 октября 2010
